На этот раз перед Джоем лежал труп.
Не иллюзия.
Не галлюцинация.
Не воспоминание.
Тем не менее за последние двадцать четыре часа четкая грань между реальным и нереальным для Джоя стерлась. Он уже не доверял своим чувствам и обратился за подтверждением к Селесте.
– Ты тоже его видишь, не так ли?
– Да.
– Тело?
– Да.
Он прикоснулся к пленке, которая заскрипела под пальцами.
Одна тонкая, алебастровая рука умершей девушки торчала наружу. В середине сложенной лодочкой ладони краснела рана от гвоздя. Джой видел вырванные, окровавленные ногти.
И хотя он знал, что блондинка мертва, в сердце оставалась надежда, что глаза принадлежали не ей, что ниточка жизни еще связывала ее с этим миром, что девушку еще можно было спасти. Джой упал на колени на верхнюю алтарную ступеньку, ухватился за запястье, надеясь прощупать пульс.
Пульса не нашел, но от прикосновения к холодной плоти, Джоя тряхнуло, как электрическим током, и тут же хлынул поток воспоминаний, которые он столько лет подавлял:
"...из одного лишь желания помочь он тащит тяжелые чемоданы к багажнику автомобиля, ставит на гравий подъездной дорожки. Поднимает крышку, и в багажнике загорается тусклая лампочка. Свет красный, потому что лампочка измазана в крови. Ядреный запах свежей крови ударяет в нос, вызывая тошноту. Она там. Она там. Лежит в багажнике, и это так неожиданно, что он готов принять ее за галлюцинацию, но она реальна, как гравий под ногами. Обнаженная, но завернутая в прозрачную пленку. Лицо скрыто длинными светлыми волосами и кровью на внутренней поверхности пленки. Одна голая рука торчит из савана, повернулась ладонью кверху, открывая рану от гвоздя. Рука словно тянется к Джою, взывая о помощи, о милосердии, в котором ее обладательнице в эту ночь отказали. Его сердце так раздувается при каждом ударе, что сжимает легкие, не давая дышать. Когда раскат грома прокатывается по горам, Джой надеется, что молния ударит его и он умрет, как и блондинка, потому что жить с этим страшным открытием слишком тяжело, слишком болезненно, безрадостно и бессмысленно. И тут он слышит за спиной голос, тихий голос, едва перекрывающий шум ветра и дождя: «Джой». Если уж ему не разрешено умереть прямо здесь, в эту грозу, тогда он просит бога, чтобы тот лишил его слуха и зрения, освободил от необходимости свидетельствовать. «Джой, Джой». И такая печаль слышна в голосе. Джой отворачивается от трупа. В красном отсвете лампочки видит трагедию, еще четыре порушенные жизни: его собственную, матери, отца и брата. "Я только хотел помочь, – говорит он Пи-Джи. – Я только хотел помочь".
Джой шумно выдыхает, потом набирает полную грудь воздуха:
– Это мой брат. Ее убил он.
Глава 11
В церкви жили крысы. Две толстые твари неспешно прошествовали вдоль стены, отбрасывая длинные тени, что-то пропищали и исчезли в норе.
– Твой брат? – недоверчиво переспросила Селеста. – Пи-Джи?
Она знала, кто такой Пи-Джи, хотя перешла в среднюю школу через год после того, как он ее окончил. Все в Ашервиле и окрестных городках знали, кто такой Пи-Джи Шеннон, еще до того, как тот стал знаменитым писателем. Он был самым молодым кватербеком[9] в истории школьной футбольной команды, звездой, усилиями которой команда трижды побеждала в своей группе. Учился он на «отлично», на выпускном вечере выступал от имени класса, сразу же располагал к себе людей – красивый, обаятельный, остроумный.
И еще одно обстоятельство не позволяло связать труп в багажнике с Пи-Джи: его доброта. Он участвовал во всех благотворительных акциях церкви Богородицы. Когда заболевал кто-то из друзей, Пи-Джи приходил к нему первым с маленьким подарком и пожеланием скорейшего выздоровления. Если друг попадал в беду, Пи-Джи тут же оказывался рядом, стараясь помочь. В отличие от других школьных спортивных знаменитостей, Пи-Джи никогда не зазнавался, не мнил себя чем-то особенным. С большим удовольствием общался с сутулым, близоруким президентом шахматного клуба, чем со здоровяками-баскетболистами, не позволял себе пренебрежительного отношения к более слабым, чем грешили многие спортсмены.
Пи-Джи был лучшим братом в мире.
Но при этом и жестоким убийцей.
В голове Джоя эти факты никак не могли ужиться. Они сводили его с ума.
По-прежнему стоя на коленях на верхней алтарной ступени, Джой отпустил холодное запястье мертвой женщины. Прикосновение к ее плоти мистическим образом трансформировалось в откровение: ему открылась истина. И оставила потрясенным. Он словно лицезрел таинство святого причастия: превращение хлеба в святую плоть Иисуса Христа.
– На тот уик-энд Пи-Джи приехал домой из Нью-Йорка, – сообщил Джой Селесте. – После колледжа он устроился помощником редактора в большом издательстве. Рассматривал эту работу как плацдарм для прыжка в кинобизнес. Мы отлично провели субботу всей семьей. Но в воскресенье, после мессы, Пи-Джи уехал. Намеревался пообщаться со школьными друзьями, вспомнить золотые денечки, поездить по окрестностям, любуясь красками осенней листвы. "Приму долгую ностальгическую ванну", – как он говорил. Во всяком случае, ничего другого о его планах на день мы не знали.
Селеста повернулась спиной к алтарю. То ли больше не могла смотреть на мертвую женщину, то ли боялась, что Пи-Джи прокрадется в церковь и набросится на них, застав врасплох.
– По воскресеньям мы обычно обедали в пять часов, но на этот раз мама решила дождаться его, а он появился только в шесть, уже после наступления темноты, – продолжал Джой. – Извинился, сославшись на то, что заболтался с давними друзьями. За обедом сиял, сыпал шутками – чувствовалось, что возвращение в родные пенаты прибавило ему энергии, влило в него новые силы.
Джой накрыл голую руку свободным концом пленочного савана. В руке, пробитой гвоздем и выставленной на всеобщее обозрение на алтаре, ему виделось что-то непристойное, пусть церковь святого Фомы и секуляризировали.
Селеста молча ждала, ей хотелось услышать все до конца.
– Оглядываясь назад, становится понятно, что в его поведении в тот вечер проглядывало что-то маниакальное... его распирала какая-то темная энергия. Сразу после обеда он помчался в свою комнату в подвале, чтобы собрать вещи. Поднялся уже с чемоданами, поставил их у двери черного хода. Ему не терпелось уехать, потому что погода испортилась и путь предстоял длинный, до Нью-Йорка он в лучшем случае добрался бы в два часа ночи. Но отец не хотел отпускать его. Господи, он так любил Пи-Джи! Отец принес альбомы с фотографиями, на которых запечатлел футбольные триумфы Пи-Джи как в школе, так и в колледже. Ему хотелось вспомнить прошлое. И Пи-Джи подмигнул мне, как бы говоря: «Черт, полчаса ничего не решают, а старику будет приятно». Он и отец ушли в гостиную, сели на диван, начали листать альбомы, а я решил, что смогу сэкономить Пи-Джи несколько минут, поставив чемоданы в багажник его автомобиля. Ключи лежали на кухонном столе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});