«И после этих двух испытаний кто-то пытается пугать меня никчемным горным дьяволом… Поистине, теперь мне открыта дорога к любым сокровищам. И пусть их охраняет целая сотня ифритов с горящими глазами и изрыгающими огонь пастями! Ибо последние дни столь закалили меня, что ни ифриты, ни даже сам Иблис Проклятый, враг всего рода человеческого, больше меня не заставят отступить в страхе!»
Вот так и решил Али-Баба, что если уж он не стал счастливым мужем, то, быть может, успеет стать богачом. И потому пора ему уже вновь стать на тропинку, которая ведет к таинственному сим-симу.
Макама одиннадцатая
Миновала еще одна ночь. Ночь, когда Али-Баба спал как младенец, ибо печаль покинула его душу. Более того, вместе с юношей утром проснулась и необыкновенная, солнечная надежда. Такая, какой бывает она утром нового дня, если тебе всего одиннадцать и любящая матушка уже приготовила твои любимые лакомства.
Али-Баба зашел к себе в лавку и попытался превратиться в одного из сотен торговцев, что каждый день расхваливали свои необыкновенные и такие нужные товары. В торговца, каким был до того, как появилась в его жизни прекрасная ханым. Но нетерпение гнало его прочь от привычных дел. И потому он, оставив лавку на попечение приказчиков, поспешил уйти из города.
Вот осталась позади городская стена, вот поднялись вокруг поросшие лесом горы. Али-Баба словно боролся сам с собой. Ему безумно хотелось проникнуть в тайну пещеры, но он опасался, что это окажется не так просто. «О Аллах, — думал он, — но ведь в горах может встретиться и более страшное существо, чем горный дьявол…» Честно говоря, Али немного трусил. О да, он уговаривал себя, что во всем мире не найдется ничего ужаснее разгневанной Лайлы. Но в глубине его души все же жило опасение, что нечто более кошмарное и куда менее понятное не может не существовать в природе.
И как ни опасался неведомых тайн Али-Баба, но все же шел прочь от города. Вот уже под ногами знакомая тропинка. Она по-прежнему поднималась вверх, вот вошла в рощу олеандров, вот подъем стал чуть менее крутым. И вот наконец показалась впереди та серая, ни на что не похожая скала.
Не стоит говорить, что Али-Баба не шел по тропинке, а крался, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. А потому неудивительно, что легкие шаги, раздавшиеся позади, едва не стоили жизни Али-Бабе. О, когда впервые юноша попал сюда, он был и куда смелее, и куда глупее. А теперь, раз уж появилась возможность стать если не счастливым, то хотя бы богатым, следовало опасаться каждого кустика — а вдруг за ним таится кто-то, кто тоже мечтает завладеть бесчисленными сокровищами пропавших братьев и коварной Фатимы…
Некто, в отличие от Али-Бабы, поднимался по тропинке уверенно, так, словно шел здесь уже не в первый раз. И опять юноша притаился в кустах, и опять увидел, что легкая женская фигурка, словно играючи, преодолела крутой склон и выбралась на ровную площадку у серой скалы.
Наконец зазвучал и голос незнакомки. И тут Али-Баба замер. Ибо еще никогда не слышал такого нежного и сладкого голоса. Быть может, с ним сыграло злую шутку исчезновение его коварной Лайлы. А быть может, душа его освободилась от оков губительной страсти и теперь готова была полюбить вновь.
Но как бы то ни было, голос незнакомки поразил Али-Бабу.
— Так, вот та самая скала… Ага, а вот это они назвали знаком девы-охранительницы.
Таинственная женщина, с головы до ног укутанная в покрывало из темно-синего шелка, говорила в полный голос. Она называла приметы, ведомые каким-то Джамиле и Суфие, должно быть, проверяя не столько их, сколько свою память. Поэтому Али-Баба смог, не прилагая никаких стараний, узнать о знаке у подножия скалы, об олеандровой роще, которая, как оказалось, лежит точно на полпути к пещере, и даже о башмачнике, который расхваливал новые башмачки вовсе не зря. И наконец прозвучали слова, которые Али-Баба вслед за Маруфом, болтливым мудрецом, назвал ключом к сокровищу.
— Сим-сим, по велению сердца, откройся!
И вновь бесшумно отодвинулась скала от входа, и вновь в черноте растворилась женская фигурка.
— О Аллах, — проговорил Али-Баба, выползая из-под куста. — Как странно… Выходит, Маруф говорил мне чистую правду… Пещера есть, и она совсем близко. Права, как я вижу, оказалась и молва, которая утверждала, что пещеру охраняет горный дьявол. Вот только почему он прикидывается женщиной?
С трудом отдирая колючки чертополоха от своего почти нового шерстяного кафтана, Али-Баба вновь проговорил:
— Но почему же, о Аллах всесильный, он прикидывается женщиной?..
Вот пропала последняя колючка, а голову пытливого юноши озарила удивительно простая по своей гениальности мысль:
— А прикидывается он женщиной для того, чтобы заманивать в свое логово других женщин. Ведь, думаю, для горного дьявола тела их слаще мужских, а души нежнее и приятнее.
И после этого кто-то еще будет утверждать, что мужчины умнее женщин!..
Придя к столь мудрому заключению, Али-Баба воспрянул духом. Ибо если дьяволу желанны лишь женщины, то мужчина может чувствовать себя совершенно спокойно.
— И значит, дорога к несметным сокровищам открыта! Осталось лишь дождаться ночи, чтобы под ее покровом обрести желанное богатство… Когда зайдет солнце, я буду здесь с десятком мулов и сотней мешков. А утро, о Аллах всесильный, больше не увидит Али-Бабу-торговца. Зато насладится зрелищем Али-богача, уважаемого Али, достойнейшего Али. И тогда ты, глупая, капризная и жадная Лайла-ханым, еще не раз пожалеешь о том дне, когда изгнала меня из своей жизни.
Почти неслышно повторяя «сим-сим, по велению сердца, откройся!», Али-Баба начал осторожно спускаться вниз. Поняв, что заветный ключ он запомнил накрепко, юноша проговорил:
— Но кто бы ни была та женщина с необыкновенным голосом, она оказалась права — запоминать приметы куда легче, когда их называешь вслух.
И, последовав мудрому примеру незнакомки (а вот это оказалось куда большим чудом!), Али-Баба начал громко описывать приметы. Вот наконец и ручей, вот показалась и городская стена. Каждый раз дорога давалась Али-Бабе все легче.
— Но, быть может, мне не следует искать десяток мулов и нагружать их сотней мешков, полных сокровищами? Ведь если я теперь смогу пройти по этой тропинке даже с завязанными глазами, то смогу провести мулов и два, и три раза. Думаю, что если кто-то увидит, как увожу в поводу десяток мулов, он заподозрит меня в делах черных. Ведь никто же не поверит, что я ухожу в горы, чтобы собрать камни для своего двора… Или чтобы нарвать охапки трав для своего ложа… О да, мешок камней — это разумно, или две охапки душистых горных трав. Но две, а не двадцать…