Она была уверена, что не нашел. Ни один самый умный черт в этом мире ничего бы не нашел там, где бралась за дело Комиссия…
— Нашел.
Райна ушам своим не поверила. Зависла, остолбенела и превратилась в компьютерный жесткий диск, которому только что стерли бут сектор.
Нашел? Что нашел? Не мог он ничего найти…
Франк с важным видом кивнул, вскинул кейс, который все это время держал в руке, достал из него копии ненавистных Райне бумаг. Подошел к столу.
— У вас есть лупа?
— Что?
Она, все еще не вышедшая из транса, продолжала смотреть на него, не моргая.
— Лупа.
— Да… сейчас.
В ящиках стола, куда она заглядывала лишь единожды при переезде на новую квартиру, нашлось все, кроме лупы, — блокноты, ручки, линейки, степлер, чернильница и перо, сантиметровая лента… черт.
— Нет лупы, простите. А зачем она?
— А вот зачем, — Франк положил на стол один из листов — кажется, последний, — склонился над ним, снял с носа собственные очки и использовал их в качестве увеличительного стекла. — Вот здесь есть мелкий текст, видите?
— Вижу.
— Вы его читали? Особенно тот, на который указывает расположенная на третьей странице сноска в виде звездочки?
Звездочки? Да там были тонны этого мелкого текста — длиннющие абзацы, — и да, она пыталась читать его. Дважды. Но оба раза начинала психовать от сложности построения текста, чувства обреченности и от того, что каждый раз уясняла лишь одно — у нее нет выхода, кроме как ходить с уродскими шрамами на теле всю оставшуюся жизнь. Нет его. НЕТ! ВЫХОДА!
— Читала. Но там… сложно.
Юрист не стал язвить. Кивнул.
— Да, сложно. Однако там кое‑что сказано — кое‑что важное для вас. И текст под сноской не всегда читаем — требуется определенный свет, — потому вы могли его не заметить.
Свет? Вот хитрецы. Мало того, что все напечатано минус десятым размером шрифта — да — да, тем самым, где и ползающей мухе потребуется лупа, — так еще и определенный свет им подавай.
"А он умен — этот Франк, — Райна вдруг взглянула на склонившегося над столом человека с залысиной на голове другими глазами. — Дотошный".
И впервые в ее уме это слово прозвучало комплиментом. Она так и продолжала смотреть на его лысину, когда Маннштайн оторвал взгляд от документа, моргнул и удивленно спросил:
— Так вы хотите узнать, что там написано?
— Конечно.
Да — да, хочет. Наверняка в этих напечатанных микроскопическим текстом абзацах сказано то, что ей положена амнистия — освобождение от наказания. Через пару тысяч лет, например. Вполне в духе Комиссии… Поганая шутка.
Райна боялась верить. Даже мысли об этом не допускала.
— Так вот, сноска на странице три указывает на определенный фрагмент текста, в котором описаны все случаи "но" или, как мы их называем — фритальные возможности обвиняемого субъекта, наказание которого положено считать конгедениальным, а на самом деле…
Она уже запуталась.
— Ближе к делу, Франк, — Маннштайн мигнул — она все‑таки назвала его по имени. — Там есть что‑то полезное для меня или нет?
— Есть.
На это раз мигнула она.
— А вы можете рассказать мне об этом простым языком?
— Могу.
Он почти обиделся. Почти. Хотел продемонстрировать словарный запас профессионала, но привычно наткнулся на дилетанта. И с профессиональной выдержкой не стал обращать на это внимание.
— Там сказано, что обвинение с вас будет снято в случае, если вы предпримете одно действие.
— Какое действие?
Приползет к представителям Комиссии на коленях и будет стоять перед ними сорок дней и ночей кряду? Поклянется, что никогда и никого не будет больше убивать? Удавится в счет искупления грехов на собственной люстре?
— Посетите некий объект.
— Какой объект?
Ее голос внезапно охрип; внутрь против всякой воли начала заползать вера — вера в лучшее. А что, если…
Если он прав? И обвинение можно снять? Почему она — дура — не прочитала этот текст раньше? Почему не прочитала…
— Говорите, Франк.
Теперь ей больше жизни требовалось услышать продолжение. Неужели…
— Озеро Дхар.
— Озеро? Я должна посетить какое‑то озеро?
— Да. Озеро Дхар.
И всего‑то?
— И тогда обвинение потеряет силу?
— Сразу же, как только вы достигнете объекта и исполните ритуал омовения.
Омовения? Звучит глупо… Или слишком просто. Однако руки Райны уже дрожали так сильно, что из пальцев выпала дорогая ручка.
— А где… оно находится?
Маннштайн с гордостью выпрямился, поправил пиджак:
— Координаты даны во второй сноске под звездочкой.
Озеро.
Она больше не слышала его — она тряслась. От страха, от того, что боялась поверить. От того, что уже начала верить…
— Вы это… серьезно? Вы не шутите? Не разыгрываете меня?
Зачем‑то поднялась из‑за стола, попыталась склониться над бумагами, но поняла, что ничего не видит — не различает от нервозности буквы.
— И оно… будет снято?
Райна напоминала себе бабку — инвалида, не способную ни устоять на ногах, ни расслышать того, что ей говорили.
— Да. Как только вы… искупаетесь в этом озере.
— Шутка…
— Нет, не шутка. Я бы не пришел с "шутками".
— Не шутка?
— Нет.
— И шрамы уйдут?
— Не знаю насчет шрамов, но обвинение потеряет силу, я в этом уверен.
Уверен.
— Уверены?
— Да, уверен. Я — профессионал, мисс Полански, и в вопросах трактования законов не ошибаюсь.
Она вдруг начала оседать на пол — больше не чувствовала ни ног, ни рук, ни головы — не чувствовала тела вообще.
Дора… Дора, ты подарила мне надежду. Заставила жить, заставила снова верить…
— Мисс Полански, с вами все хорошо?
Она приготовилась жить с этими шрамами вечно, приготовилась умереть с ними. Из‑за них.
— …может, воды?
— Нет — нет, ничего не нужно. Мне… нужно…
И она вдруг принялась тихо плакать.
— Я понимаю, вам нужно побыть одной, все обдумать.
Голос юриста доносился издалека, с другой планеты; Райна, дрожа, свернулась прямо на паркете — жалкая, ошеломленная, неспособная ни толком поверить, ни скрыться от проникшей внутрь надежды. И от той боли, которую эта надежда с собой принесла.
— Я запишу координаты на отдельном листе. Чтобы вам не искать. Мелкий шрифт…
Она не слышала его — ее будто оглушило.
Джокер не убил ее. Не добил. Остался шанс — шанс на спасение. Она плакала от боли и облегчения, от жалости к себе, от собственной глупости, от того, что когда‑то не сумела дочитать бумаги, не додумалась отнести их к профессионалу…