Да и мир тогда был другим. Не знали тогда ни капитализма, ни социализма, ни первых помощников…
– Ни парторгов, – добавил Володя.
– Ни атомной бомбы, – продолжил Карбиолыч, – жили в естественной среде, в архаике неспешного быта. Наверное, хорошие были времена. Зачитался.
– Все времена хороши, если мы в них не плохи, – высказал Володя мысль.
– А что значит «плохи»? – тихо, со скромной улыбкой спросил Карбиолыч. Плохих людей не бывает. Дураки попадаются. Но они ж в этом не виноваты.
– Когда просто дурак, это ещё полбеды, – продолжил мысль наш реф, любящий порассуждать на тему и без, – но когда дурак при должности, тогда сливай воду. А если ему ещё и умные поддакивают, туши фонарь.
– А что делать? – приняв намёки на свой счёт, разоткровенничался наш добрый парторг, – детишкам на хлеб с маслом хочется иногда и колбаски ещё положить.
– Если она в магазине есть, – добавил реф Володя, – а это часто зависит от дураков при должности.
– Да, да, – соглашался наш «оппонент», – роль личности в истории… Есть такая штука. Историю творят личности, а волонтёры для разного рода баталий всегда найдутся. Людской материал всегда под рукой. Причём, самый дешёвый. Дешевле ничего на свете нет.
– Не зря ты книги читаешь, Карбиолыч, – похвалил Володя парторга, – но службу на государственной границе несёшь плохо. Пока я тебе зубы тут заговариваю, Палыч возьмёт сейчас и ухнет с борта в туман, – Володя подтолкнул меня локтем. Что тогда делать будешь?
– Ладно, не смейтесь над старым человеком, гуляйте себе, дышите свежим воздухом, а нагуляетесь, кофейку горячего принесите мне согреться.
Днём мы благополучно прошли пролив Зунд, а ночью или, вернее, к следующему утру, когда уже раскачивались на разведённых дыханьем океана зыбях Скагеррака, я собирался на свою «собачью» вахту с 4-х до 8-ми утра. Выйдя из каюты в пустой коридор, я неожиданно, на межпалубном переходе, натолкнулся на нашего первого помощника, облачённого в офицерский мундир гражданского флота. Китель с широкими шевронами на рукавах и ширинка на брюках были расстёгнуты, а сам обладатель парадной униформы стоял, опёршись двумя руками о переборку и уронив голову на грудь.
– Укачались, Валентин Сергеевич? – ничего не подозревая, простодушно-сочувственно спросил я.
Услышав посторонний голос, Валентин Сергеевич с мычанием оторвал от груди голову, вскинул её вверх и уронил снова, но уже в мою сторону. Он открыл мутные глаза и посмотрел на меня со смесью удивления, брезгливости и презрения. Так обычно смотрят на вошь на гребешке.
– Да, я накачался, – подтвердил он и громко икнул. Но никтэ…, – здесь он надолго задумался, но всё-таки продолжил, -.. никтэ не покинул борт судна. Вот, прпрщик не даст соврать.
И он оттянул руку куда-то в сторону, по-видимому, туда, где должен стоять мифический прапорщик по его давней службе в местах не столь отдалённых.
– Тогда дайте хотя бы пройти, а то я на вахту опоздаю, – воззвал я к преградившему мне дорогу помполиту.
– Тут никтэ не прайдет, – заверил меня первый, – граница, ёпэрэсэтэ, на замкэ. Я лична, – и он гулко постучал себя в грудь, – отвечау за это.
Честно говоря, я очень удивился, встретив первого помощника пьяным, поскольку каждый рейс он проводил активную антиалкогольную кампанию. На собраниях, на инструктаже, по судовой трансляции в принудительном режиме он всё время втолковывал нам, что пьянство – это бич, пить спиртное – потакать врагам социалистического образа жизни, и при этом приводил последний тезис партии, что экономика должна быть экономной. Эти «лекции» являли собой смесь политической ереси, неумеренного словоблудия и постоянного рукоплескания руководящей и направляющей роли партии, состоявшей с докладчиком в каком-то почти мистическом родстве. Про «родство» я вспоминаю не для красного словца, потому что, когда он упоминал партию, то прилагательные «родная коммунистическая» шли обычно вместе, как неотъемлемые части самой партии. В наше «продвинутое» время кто-то, вероятно, и посмеётся над этим. Но тогда всё было очень серьёзно. И смеяться мы позволяли себе только в очень узком кругу, а ещё лучше в одиночку, запершись в каюте. Я даже подозреваю, что над его лекциями-инструктажами смеялся весь экипаж, но именно тихо, про себя, в своих каютах. В итоге они оставляли какой-то неприятный осадок в душе. Всё это усугублялось ещё и тем, что первый делал своеобразные рейды, иногда вместе с «комиссией», в которую обычно включал парторга и профорга. Цель этих рейдов заключалась в выявлении пьянствующих в самый канун Нового года или других праздников, которые принято на Руси отмечать застольем. «Комиссия» обычно совершала обход кают рядового состава. Комсоставу якобы доверяли, особенно, высшему. Могу заверить, что капитан от такой проверки был точно избавлен. Никто уже не удивлялся, если за пять минут до Нового года, без стука, резко открывалась дверь каюты, и на пороге показывался Перелыкин в парадной форме и с неподкупным лицом блюстителя высшего порядка. Думаю, что даже хорошо обученный и проявивший себя в сражениях римский центурион стушевался бы от позы и сурового взгляда представителя «родной коммунистической партии». Партийный чиновник при исполнении – это высшая ипостась некоего брезгливого покровительства и безусловного, как бы врождённого, превосходства и карающего снисхождения.
Нередко случалось, что он заставал компании в самый ответственный момент, когда тосты произнесены, пожелания высказаны, бокалы подняты на нужный уровень. Но тут открывалась дверь, и следовала минутная немая сцена с застывшими участниками, а потом – анафема нарушителям социалистической дисциплины. После анафемы следовали распоряжения профоргу:
– Долгопятов, запиши всех в блокнот. Потом будем делать оргвыводы.
Таким образом, собирался компромат на членов экипажа. А имея компромат, легко и запугать, легко и завербовать, и, вообще, – легко управлять и манипулировать. Приёмы не новые, но хорошо зарекомендовавшие себя в истории.
После трёх месяцев промысла в центрально-восточной Атлантике наш траулер зашёл в датский порт Орхус, и мы ощутили на себе другое новшество. Обычно при подходе к причалу у борта всегда собирается часть экипажа, чтобы посмотреть после долгих морских мытарств на твёрдый берег, на город, который временно примет моряка в лоно своих улиц, на новые лица, почти всегда появляющиеся на кромке причала, будь то портовые власти или просто праздношатающиеся зеваки. В тот день, – а было это в пятницу в конце рабочего дня, – датчане, как специально, приехали поглазеть на портовую жизнь своего города, где можно соприкоснуться с другой, отнюдь не бюргерской бытийностью, можно подышать запахами моря, принесёнными железными морскими скитальцами разных мастей. Наш железный скиталец выглядел особенно примечательно, поскольку таких больших рыболовных судов не строила ни одна страна в мире. Поэтому на причале собралось изрядно датского народцу. Стояли целыми семьями, с детьми и без детей, пожилые