Читать интересную книгу Ты следующий - Любомир Левчев

•

Как-то осенним вечером мы с Дорой пошли в ресторан “Болгария”. Он все еще считался самым лучшим заведением в Софии. И исключенный студент все еще мог себе позволить пригласить туда свою любимую. Мы выбрали столик на балконе. Внизу играл оркестр и танцевали счастливые люди. Мы молчали. Слова странным образом замерли в нас. Так внезапно перестает шуметь лес. Так иногда немеет море. Покой и тревога сливаются в какую-то прозрачность, сквозь которую проступают образы судьбы. Мимо нас прошел странствующий и вечно пьяный фотограф Гаро. И заснял нас, не спросив разрешения. И если бы этой его фотографии не существовало, я бы сейчас задавался вопросом, а было ли все это на самом деле…

Под конец мы оказались в Докторском сквере. Сидели или лежали в беседке рядом с тем деревянным домиком, в котором, говорят, умирал Вутимский. Аллеи были безлюдны. Только души добрых деревьев дышали над нами. Теплый ветер закутал нас в свой плащ и сделал невидимыми.

Все остальное – любовь…

•

Дождь превратился в снег. Я смотрел в окно и видел, как Коста Павлов идет от трамвайной остановки “Павлово” по улице Пушкина с мешком на спине. Я подумал, что он несет картошку. “Голодной курице просо снится”. Но из мешка возникла гигантская старомодная пишущая машинка. Я уже и забыл о нашем заговоре, целью которого был совместный выпуск первых книг стихов. В те времена только одно мешало нам создать наши гениальные творения – отсутствие пишущей машинки. И вот проблема решилась. Но каким же образом?!

Коста объяснил мне, что его двоюродный брат – клептоман. (Я, конечно же, был с ним знаком – тихий, симпатичный юноша.) Так вот, этот красавец, узнав о нашей драматической ситуации, так проникся ею, что решил нам помочь и выкрал две машинки из Судебной палаты.

Машинка – одна из тех, за которыми составители прошений и исков работают в коридорах Фемиды, – стояла сейчас передо мной, как динозавр, и ждала, когда я открою рот, готовая заклацать своими свинцовыми зубами и напечатать мое заявление на бессмертие.

Я задрожал от ужаса:

– Да вы сумасшедшие! Нас ведь сразу арестуют!

Впрочем, Коста чувствовал себя не лучше и потому не рассердился на меня за малодушие.

Пишущие машинки мы вернули столь же мистическим образом…

А брат Андрея Германова, милосердный Георгий, отдал нам свою, чтобы снять этот грех с нашей души.

•

В конце 1956 года Союз писателей внезапно организовал курс для молодых литературных творцов. Тогда уже существовал Кабинет молодого литработника, а теперь добавился еще и курс. Придумать эти смехотворные названия было куда сложнее, чем сочинить стихотворение. Однако никто не смеялся.

Я помню, как Любен Дилов – куратор молодежи (большой босс) – вызвал меня на разговор в Союз писателей.

– Слушай, ты что, лекции прогуливаешь? А справки для освобождения тебе нужны?

– Нужны, еще как нужны!

– Тогда становись членом Кабинета.

Неудивительно, что они выбрали такой неблагоприятный момент для создания нашего “курса”. Подобное же всесоюзное совещание молодых писателей как раз проводилось в Союзе. В Москве шел дождь. В Софии надо было открывать зонтики. А в Будапеште сверкали молнии.

•

Милейшие мировые лагеря, обсуждая мирное совместное существование, обменялись смертоносными ударами. Англия и Франция с ощутимым позором проиграли войну за Суэцкий канал. Но времени на злорадство не было, потому что вспыхнули события в Венгрии.

23 октября, спустя всего лишь две недели после реабилитации и похорон Ласло Райка [34] , в Будапеште начались студенческие демонстрации. На волне протестов Имре Надь [35] стал премьер-министром. Прошло еще два дня, и воскресший Янош Кадар сменил Герё на партийной вершине, походившей уже на кратер вулкана.

1 ноября по рекомендации посла Юрия Андропова Советская армия вошла в Пусту. В ответ на это Имре Надь сообщил, что Венгрия выходит из Варшавского договора. Присутствие братских войск на чужой территории автоматически превращалось в агрессию. 3 ноября генерал Серов (наследник Берии в КГБ) вызвал на переговоры министра обороны Венгрии Пала Малетера и арестовал его во время дружеского банкета. На следующий день (4 ноября) на рассвете советские войска атаковали Будапешт. И Имре Надь попросил убежища в югославском посольстве.

До этого момента мировая пресса публиковала фотографии повешенных на уличных фонарях коммунистов. Газеты описывали, как болгаркой распилили колоссальную статую Сталина…

Но бронзовые сапоги остались стоять на пьедестале в качестве позорного напоминания. Какая ошибка! Сапоги зашагали сами. Все было сосредоточено в них. И они топтали и топтали, желая отомстить.

Западные газеты принялись трубить о том, как советские танки давили детей и женщин, а венгерская контрреволюция героически отступала.

21 ноября Имре Надь получил от советского правительства официальное обещание, что его оставят в живых, покинул югославское посольство и был тут же арестован.

Прошло всего девять месяцев с момента проведения XX съезда КПСС. И что же явилось результатом этой беременности? Хрущев показал свое настоящее лицо. Тито тоже. Сталинисты воспряли по всему миру. Страх реставрации заставил вертеться все флюгеры.

Мне вспоминается некий вздох того времени: Ну зачем венгры поторопились? Они что, не видели, что случилось в Берлине? Не знали о событиях в Польше? Если бы все действовали разом, разве двинулись бы танки?..

Задавалось и много других тягостных вопросов: почему Сталин не послал танки в Югославию? И Хрущев тоже?.. Почему Тито не поддержал Венгрию? Почему Запад так слабо и трусливо отреагировал на борьбу за демократию в Восточной Европе? Неужели все было предрешено и заранее лишено смысла?..

В такой вот напряженной атмосфере и был создан наш курс. То, что говорилось нам о сущности литературы, казалось незначительным, устаревшим и неинтересным. Главным были личные контакты. В соответствии с программой курса каждый из его молодых участников должен был найти “признанного” писателя, который бы прочитал и оценил его творения. Эта старая развращающая технология походила на “право первой ночи” или на брак по расчету между “старыми” и “молодыми”, между традицией и новаторством.

Когда я предложил в качестве рецензента моих стихов кандидатуру главного секретаря Союза писателей Христо Радевского, кураторы только рассмеялись:

– Самомнения тебе не занимать, но по наивности ты превосходишь даже инфузорию. Твой любимый Христо Радевский был одним из главных приверженцев культа. Душеприказчиком Червенкова! Даже называл того Хозяином. И сейчас пришла его пора платить по счетам.

Мне было отлично известно, что Радевский в опале. Именно поэтому мне и хотелось уговорить его. Сейчас мне неохота рассуждать об этой черте моего характера. Я даже не знаю, как ее назвать.

Когда Георгия Караславова выдворили из Союза писателей, я поехал к нему в Драгалевцы. Когда уволили Камена Калчева, я в тот же вечер позвал его в Русский клуб… Возможно, я интуитивно чувствовал необходимость перенимать горький опыт, готовиться испить собственную горькую чашу.

Радевский казался человеком суровым, потому что старался всегда и вопреки всему быть справедливым. Но таким мог быть только один Он, про которого все знали, что Он не человек. Впрочем, подобную суетность поэту все же прощали.

На нашем семинаре Радевский появился словно раненый олень. Сказал, естественно, несколько комплиментов по поводу моих стихов и увлеченно заговорил о советской литературе…

Потом жизнь сводила нас лишь случайно. Но все же бай [36] Христо взял реванш. Спустя несколько дней после 10 ноября 1989 года он позвонил мне и сказал:

– Молодец, Левчев. Ты держишься по-мужски. Дерзай!

А я был мертв.

•

Курс молодых литературных творцов завершился банкетом, который очень походил на пир во время чумы. Алкоголя и самоуверенности нам было не занимать. Но в зале витало напряжение. Я не помню, давал ли кто слово присутствующим, но все поднимались и читали стихи или произносили вызывающие тосты. Владо Свинтила прочел нечто пафосное. Кто-то напустился на него:

– Что ты читаешь?! Такие, как ты, вешают наших в Будапеште.

Владко задрожал:

– Товарищи, но это же сонет Шекспира! Я только переводчик…

Под конец наступила полная неразбериха. Все говорили одновременно, и никто никого не слушал. Помню только, как кто-то подлил мне ракию в вино и мы залпом это выпили. Банкет закончился на мокрых улицах Софии. Из Союза писателей каждый вышел с бутылкой или хотя бы с бокалом в руке. Коста Павлов предложил мне и молодому беллетристу Эмилу Маркову переночевать в его студенческой квартире, потому что общественный транспорт уже не ходил. Квартиры, которые менял Коста, всегда были бедными, но необычными. Одна из них находилась рядом с Судебной палатой. Вторая – у Центральной тюрьмы. К счастью, нынешняя оказалась неподалеку от Софийского радио, за памятником Христо Смирненскому. Там Коста жил вместе с критиком Стояном Илиевым. По дороге к долгожданной пристани мы видели, как плывут по течению “плоты “Медузы” – группки спасшихся после банкета. Один раз натолкнулись на мертвецки пьяного Челкаша. Он кинулся на меня, обвиняя в том, что я, мол, тайный венгерский контрреволюционер.