В классе стояла тишина, в которой гулко раздавался голос учителя, перелистывавшего перед нами страницы истории. И мы с сожалением услышали звонок, прозвучавший как раз в тот момент, когда историк рассказывал о Михаиле Васильевиче Фрунзе, который перехитрил белогвардейцев, окопавшихся в Крыму, и направил Иркутскую дивизию в Крым не там, где белые ее ждали, а вброд, через обмелевший Сиваш.
— Мы не пойдем на перемену, — поспешил предупредить Фрол Максима Петровича.
— Заканчиваю, — улыбнулся учитель. — Сейчас та же дивизия опять идет выручать Крым. Сегодня мы снова наступаем на крымские берега, чтобы вернуть Крым нашему великому отечеству. Фашисты отрезаны, но борьба нелегка. И все же ваши отцы и братья скоро увидят перед собой лиловые Крымские горы, и снова красное знамя взовьется над Крымом. И я убежден, что вы, будущие моряки, тоже скоро побываете в городе славы, который освободят ваши отцы и братья!
Он вытер платком выступившие на лысине капельки пота, сказал: «До свиданья, уважаемые товарищи!» — и пошел из класса, сутуловатый, в широких брюках, спадающих на старомодные ботинки. Мы сразу полюбили его и простили ему и глубоко «вольный» вид, и мешковатый китель, и то, что он высокопарно именовал нас «уважаемыми товарищами».
Глава девятая
БУДНИ
По утрам Протасов поднимался раньше всех. Он безжалостно сдергивал с любителей сладких снов одеяла, торопил умываться и чиститься и не допускал к завтраку неряху, пока тот не примет «боевого флотского вида». Старшина учил нас не всасывать с шумом и хлюпаньем суп, есть котлеты не ложкой, а вилкой и не облизывать соус с ножа. Фрол подсмотрел те книги, которые по вечерам читал старшина. Это были «Педагогика» и «Педагогическая поэма». Протасов никогда раньше воспитателем не был. Но когда ему приказали стать воспитателем, он не сказал: «Не умею», а принялся упорно учиться.
После завтрака начинались уроки.
Сразу выяснилось, кто учится лучше, кто хуже, кто трудолюбив, кто лентяй и лодырь. Приглядевшись к товарищам, я заметил, что Забегалов хотя и многое позабыл у себя на эсминце, но старается наверстать упущенное, на уроках не шелохнется, по вечерам, вместо того чтобы играть во дворе в бабки, сидит над тетрадкой — готовит уроки. Девяткину все дается легко, он все быстро запоминает, и учителя начали его отличать как лучшего ученика. Бедный Вова, когда его вызывают к доске, начинает от волнения заикаться. Но как ему хочется не отстать от товарищей! И как он бывает счастлив, когда вечерами старшина Протасов помогает ему готовить уроки! Часто он не понимает самой простейшей задачи. Протасов терпеливо ему разъясняет. Вова с усердием выводит цифры в тетрадке.
Поприкашвили учился в грузинской школе. И хотя он по-русски говорит хорошо, ему приходится трудно. Когда он стоит у глобуса, так и кажется, что он сначала думает по-грузински, а потом переводит на русский. Но он решил не плестись в хвосте. Он по пять раз переписывает письменную работу и едва успевает сдать ее к концу урока. У всех просит русские книжки и часто спрашивает, правильно ли он произносит русские слова.
Однажды вечером, когда я, успев у кого-то списать от строчки до строчки заданное на завтра, увидел, как мучается Поприкашвили, и предложил ему тоже списать, Илико вдруг вскочил, нахмурился так, что его густые брови сошлись на переносице, и вспылил:
— Кого я обманывать буду? Учителя обманывать буду? Не учителя — себя обману. Пятерку завтра получу — хорошо, да? А потом — что? Опять списывать? Вызовут Поприкашвили к доске — отвечай, пожалуйста, на доске пиши. Ай-ай-ай, что же ты так плохо пишешь? Как же в тетрадке ты на пятерку писал? Вот нехорошо как, Поприкашвили… Уходи! — прогнал он меня. — Мне таких пятерок не надо!
Обидевшись на неблагодарного Илико, я отправился во двор играть в бабки, а Поприкашвили сел за стол в пятый или в шестой раз переписывать свою работу.
Авдеенко, если бы захотел, мог бы давно догнать и Юру, и Забегалова. Но он никогда не готовил уроков и, когда его вызывали, смотрел в потолок, что-то мямлил, а потом говорил: «Я, знаете, этого не выучил». Когда ему ставили двойку, он утверждал, что к нему придираются. Особенно не ладил он с учительницей русского языка. А по вечерам, вместо того чтобы готовить уроки, он сидел на подоконнике и смотрел на улицу или писал письма.
Труднее всех приходилось Фролу. Он все забыл, чему когда-то учился, все вылетело из головы, и, конечно, выпустить очередь из автомата или даже привести подбитый катер в базу для Фрола было гораздо легче, чем написать диктант хотя бы на тройку. Показать же на карте реки и города было для него настоящим мучением. Но что поделаешь, если Фрол отказывался от всякой помощи! Не раз подходил к нему Протасов, не раз я ему предлагал помочь, не раз Юра спрашивал: «Живцов, может быть, сядем вместе готовить уроки?» Фрол только отмалчивался и, забравшись на заднюю парту, сидел над книжкой, ничего в ней не понимая. Конечно, это было глупо. В Ленинграде к моему отцу, офицеру, приходили такие же, как и он, офицеры-товарищи, и они занимались вместе и помогали друг другу. И не считалось зазорным, что капитан-лейтенанту и командиру катера поможет подчиненный ему младший лейтенант. Фрол не хотел понять этого и продолжал хватать двойки и тройки. Четверки и пятерки у него были только по военно-морскому делу.
Это был наш любимый предмет. Благодаря капитану второго ранга Горичу любой из нас мог без запинки рассказать о Чесменском или Синопском сражении и Севастопольской обороне. Мы знали русских флотоводцев — Сенявина, Ушакова и Лазарева, Нахимова и Макарова — и могли описать все их подвиги. Наш преподаватель мог быть нами доволен.
Но однажды Горич, нахмурясь, сказал:
— И все же я от вас не в восторге.
Класс замер от удивления.
— Вы готовитесь стать моряками большого советского флота. Вы любите мой предмет, но этого — мало. Моряк должен быть грамотным и образованным человеком. Он должен знать в совершенстве, по меньшей мере, два языка. А вы пишете и по-русски с ошибками. Разве может стать морским офицером юноша, не владеющий родным языком? Мне говорили, что Каир вы ищете в Южной Америке. Моряк, плохо знающий географию, — не моряк. Разве вас не увлекает эта романтическая наука? Кто, как не русские моряки, положил на карту все северные берега Европы и Азии? Кто исследовал север Сибири? Разве не имена моряков носят море Лаптевых, мыс Челюскина? Кому, как не вам, будущим флотоводцам, отлично знать географию?.. А моряк без математики? Нуль! Без математики вы не сможете быть на корабле хорошим артиллеристом, механиком, штурманом… Я вами недоволен. Младший класс учится лучше вас. Я надеюсь, что в дальнейшем я буду иметь дело не с неучами, а с образованными людьми. Настоящий моряк должен учиться всю жизнь, чтобы не отстать, не плестись в хвосте, суметь выйти с честью из любого трудного положения.
Я знаю великолепный пример, подтверждающий мои слова. Но не буду забегать вперед. Я расскажу вам об одном юнге, который родился здесь, в нашем городе, где мы учимся. Это было еще до революции. Отец его был машинистом. Иван — мальчика звали Иваном — учился неплохо. Но умер отец, и мальчику пришлось уйти из школы. Он сказал матери: «Я пойду в правление железной дороги. Попрошусь учеником машиниста на паровоз». — «Пойди, попробуй, — согласилась мать. — Может, ради отца примут». Но на паровоз мальчугана не взяли. Его сделали рассыльным, и он так уставал за день, что едва добирался до постели. Сын с матерью не могли прокормиться в городе. Они уехали в деревню, на родину матери. Иван нанялся пасти лошадей. Но он никогда раньше не имел дела с лошадьми и напоил холодной водой вспотевшую кобылу. Хозяин прогнал его. Тогда он стал писарем. Почерк у него был красивый, и бумаги он составлял ловко.
Однажды он прочел объявление в газете: «В Кронштадте открывается школа юнг». «Поеду!» — решил он… Продолжать?
— Продолжайте, продолжайте! — закричали со всех сторон.