В данном случае важно отметить, что группы сэлиш систематически практиковали между собой экзогамию — с основной целью, как говорят наблюдатели, обеспечить посредством таких браков безопасность своих членов на чужой территории. Экзогамный брак защищает наподобие доспехов. Благодаря этому лучше понимается, что сквамиш — по их поводу мы отмечали, что миф о происхождении 8уа1пуё имеет черту двойственности и служит им главным образом для того, чтобы обосновать на традиции, идущей от общего происхождения, дружественные отношения, поддерживаемые ими со своими соседями (см. выше, с. 35), — также располагаются на полпути от групп, заставляющих маски swaihwé спускаться с неба, и от тех, что, наоборот, поднимают вверх медь, становящуюся небесным телом или небесным явлением. Действительно, их миф о происхождении меди целиком разворачивается в той местности, откуда происходит медь и где она остается сперва в виде доспехов, делающих носителя неуязвимым, а затем в виде героя с телом из меди, наделенного таким же качеством (см. выше, с. 78).
Будучи средством экзогамного брака, иначе говоря — преобразования реальных или потенциальных врагов в союзников, маска swaihwé выступает в мифах сэлиш в качестве того, что самым невероятным образом понуждает к согласию. У квакиутль есть swaihwé, заимствованная ими от сэлиш под именем xwéxwé, но они инвертируют ее функцию и передают таковую меди. Эта функция меди, аналогичная функции swaihwé, простирается к северу, до тлинкитов, у которых, кажется, не было этой маски. Их версия мифа, впрочем весьма распространенного, особенно высвечивает эту функцию.
Однажды принцесса наступила на испражнения медведя-гризли. Она разразилась оскорблениями в адрес животного; тотчас же появился медведь в человеческом облике и унес ее. Однако ей удалось сбежать (см. с. 70), и она нашла магическую лодку, привезшую ее к Солнцу. Сыновья светила влюбились в принцессу, но они были уже женаты. Тогда они сперва убили свою общую супругу-людоедку и разбросали части ее тела. Куски попадали на территории цимшиан, которые с тех пор кишат каннибалами. Героиня привела к себе в деревню своих солнечных супругов, а также сына от них; их хорошо встретили, но она позволила ухаживать за собой сородичу, и мужья покинули ее. С неба, куда они вернулись, они обрекли женщину и ее сына на несчастливую долю. Избегаемые и презираемые, они жили в бедной хижине, на которую обитатели деревни громоздили отходы. Поэтому сына прозвали Мальчик-из-мусора. Однажды он обнаружил лодку своего отца, всю из меди, распилил ее на куски и построил из них медный дом, спрятав его под ветками крова хижины. Целый день он ковал медь и заполнял свое жилище сокровищами. Надо сказать, что в ту эпоху не знали ни железа, ни меди.
В деревне проживала молодая девушка брачного возраста, но ее родители отказывали всем претендентам на ее руку. Нашему герою удалось соблазнить ее, дав ей понюхать во сне медную трубочку. Она проследовала за ним до его жилища, была ослеплена дверью, сделанной целиком из меди, и согласилась выйти за него замуж. Ее повсюду разыскивали и наконец обнаружили в доме, который, освобожденный от своей маскировки из веток, так ярко засиял, что те, кто приближался, пятились назад. Металлические подарки улестили отца девицы, и с этого времени индейцы имеют медь.
Заключенный благодаря меди, этот брак объединил сугубо удаленных друг от друга партнеров: он — небесный, а она — земная, и они опасались, что их социальные положения, диаметрально противоположные, могли сделать вовсе невозможным брак — тем более проблематичный, что до того все претенденты выпроваживались. Однако, как подчеркивает миф, сила меди вынудила согласие, и оно происходит в основном оттого, что медь так сильно блестит, что нельзя на нее смотреть прямо — подобно Солнцу, которому Мальчик-из-мусора приходится сыном.
Постигается тайная причина этой силы: добытая из толщи земли или, как также говорится в мифах, извлеченная из глубины вод, медь изображает собой хтоническое солнце. Благодаря своим двум аспектам —сиянию и происхождению из тьмы — медь осуществляет брак противоположностей, каковым фактически является всякий брак при социальном устройстве, характеризуемом, как на Тихоокеанском побережье, постоянным напряженным состоянием между линиями и где только лишь брак на хорошем расстоянии способен согласовать взаимоисключающие принципы экзогамии и эндогамии.
Тогда, если, как показывает вся данная работа, маски заместимы медью, проясняется ряд особенностей их внешнего облика. У масок swaihwé "нос" и "рога" — в форме птичьей головы; они отделаны перьями, и перья превалируют также в костюме танцоров. Действительно, мифы островных сэлиш заставляют их спускаться с неба. Но ввиду их водного происхождения, согласно мифам континентальных сэлиш, в которых говорится о масках как о выловленных в глубине озера, и ввиду их свисающего языка — органа, сближаемого другими мифами с рыбой, — они также реализуют брак между противоположностями: принадлежат одновременно и воздушной атмосфере, и воде. Следовательно, можно включить их в обширное семейство медиаторов, функция которых, как у пернатого змея древних ацтеков, выражается посредством объединения терминов, обычно несовместимых: небо и хтонический мир либо еще небо и вода.
Лягушка выполняет ту же функцию, но на другом основании: вместо того чтобы объединять в себе крайние и противоположные термины, она находится на середине расстояния между землей и водой. Вспоминается роль, приписываемая мифами этому животному. В мифах с Фрейзер герой, кандидат на суицид, кончает с собой, когда только что выловленный им лосось превращается в лягушку; или, наоборот, он отходит от намерения совершить это фатальное действие, когда болезнь, в виде лягушек (см. с. 33), оставляет его. Также больной, герой мифа квакиутль, обязан своим исцелением жабе, которая натирает его мазью, достав ее из своего гнезда, и дарит ему искусно обработанную медную пластинку (с. 38). Богатая Дама у хайда мстит за растерзанную лягушку, которая есть не что иное, конечно, как она сама, тогда как у тлинкитов то же самое божество терзает своими медными когтями тех, кого она позднее сделает богатыми, поранив их (см. с. 72). Согласно квакиутль, у обжор имеется жаба в желудке (с. 75—76); верование, которое цимшиан инвертируют, делая из героя не алчущего пищи, а расточающего ее, вместо того чтобы содержать лягушку в себе, он сам становится содержимым лягушки.
Задержимся ненадолго на этом мифе. Презираемый сирота, племянник вождя деревни, единственный сумел завладеть медной массой, упавшей с неба, подобно охваченному пламенем метеориту, и оставшейся висеть вверху на дереве. Вождь обещал свою дочь тому, кто совершит это высокое деяние, но рассерженный тем, что она досталась его племяннику,оставил их и увел за собой всех жителей деревни, за исключением их старой бабки, оставшейся жить с ними. Герой был еще слишком молод,чтобы поддержать троих; их положение ухудшилось. Однажды он увидел, как из озера вышла гигантская лягушка, у которой когти, зубы, глаза и брови были из меди. Он поймал ее в ловушку — расщелину расколотого дерева. Герой убил лягушку и надел ее шкуру. Отныне он много ловил лососей и даже убивал китов. В то же время он стал красивым молодым человеком с нежной кожей — вместо больного, каким он был прежде;принцесса согласилась выйти за него замуж. Они жили в достатке и по-доброму встречали голодных жителей деревни, когда те молили их о помощи. Герой простил своему дяде, ставшему теперь его тестем.Прошло время; герой продолжал приносить в деревню огромные количества рыбы и дичи, но после возвращения из этих экспедиций ему все труднее становилось снимать свою лягушачью шкуру. Наконец он отступил и сказал жене, что впредь будет жить в глубине моря, откуда ей,а также родственникам будет присылать пищу, в которой у них будет нужда. На песчаном берегу они найдут все, что им потребуется: тюленей,белых палтусов, китов и морских свиней. У деревни ни в чем никогда не было недостатка, но своего благодетеля они никогда уже не видели.
Тлинкиты, имеющие почти сходный миф, уточняют, что щедрое чудище, в которое превращается герой, не кто иной, как Gonaqadet, чье сходство с Komogwa, морским богом и хозяином богатств у квакиутль, обычно описываемым как дородный персонаж, мы уже подчеркивали (выше, с. 71); к тому же регулярно отмечается дородность мифического ящера (либо та, что от него проистекает). Итак, между бедностью и богатством, нуждой и изобилием, а также между слишком отдаленными друг от друга супругами лягушка по-своему (являясь средним термином) осуществляет ту же медиацию, которая возложена у сэлиш на маски swaihwé (соединяющие крайние термины). Таким образом, место, занимаемое лягушкой или жабой в обширной мифологической системе, оказывается объясненным.