Читать интересную книгу Ночное солнце - Герай Фазли

- Как сестра...

И этим положила конец всем скрытым волнениям. Виталий ничего не ответил. Единственная здоровая левая рука безжизненно повисла. Гюльназ поняла и раскаялась: "Лучше бы я этого не говорила".

- Гюля, расскажите-ка, что слышно в городе? - после долгих колебаний попросил Виталий. - Что под Москвой? Что в газетах?

От этих слов на сердце Гюльназ сделалось еще горше. Нет, она не достигла цели. Не смогла избавить Виталия от мук одиночества. Ничего. Надо быть терпеливой.

- Я принесла свежую газету... Сейчас...

Она вышла в коридор и вернулась с газетой в руках. На этот раз она села поближе к нему. Принялась читать сводку Совинформбюро, время от времени уголком глаза поглядывая на Виталия. Он не шевелился. Полуприкрыв веки, он уставился в какую-то точку в дальнем углу палаты. Девушка чувствовала, что мысли его далеко. Несколько раз он просил повторить прочитанное. Во взгляде его то вспыхивали искорки надежды, то мелькала тень далекого подозрения.

После обеда Гюльназ показалось, что он заснул. Стараясь получше укрыть его одеялом, она подошла к кровати и увидела торчащую из-под подушки книгу. Это была поэма Низами "Хосров и Ширин". Тогда в одном из полутемных коридоров Эрмитажа во время юбилея поэта ей вручил эту книгу профессор Орбели, два дня назад она принесла книгу в госпиталь.

И ей подумалось, что Виталий неспроста взял эту книгу, пронизанную светом любви.

Думать об этом, видеть себя среди героев бессмертных любовных дастанов Низами было ей, конечно, приятно.

14

Был канун праздника - б ноября. Еще утром, выходя из дома, Гюльназ с печалью подумала о том, с каким нетерпением всегда ждала этот праздник. В школе у них каждый год в этот день устраивалось большое праздничное веселье. И она участвовала во всех торжествах...

А в этом году?.. В этом году 6 ноября должно было стать особым днем в жизни ее и Искендера. Но... интересно, сумеет он прийти домой сегодня вечером? Если бы пришел, Гюльназ накрыла бы для него небольшой праздничный стол. У нее было четыре конфеты, которые она хранила для самого трудного дня, причем конфеты шоколадные. Три из них она выложила бы сегодня вечером на стол. Одну - себе, а две - Искендеру. Со словами: "У меня всего четыре конфеты, из своей доли я одну уже съела, а эти две - тебе". Искендер в последнее время очень осунулся. Мускулы его широкой груди, так восхищавшие Гюльназ, таяли как свеча.

В этих сладких грезах она спустилась по ступенькам, вступила на тротуар. Услыхав шаги со стороны командного пункта зенитчиков, подняла голову. Старший лейтенант Соколов, улыбаясь, приближался к ней. Она хотела поздороваться и продолжить свой путь, но Соколов преградил ей дорогу:

- Гюля-ханум, вы на нас в обиде?

- Разве можно на вас обижаться, товарищ старший лейтенант? Вы наши надежные стражи.

- Но тогда признайтесь, где вы собираетесь провести предпраздничный вечер?

Гюльназ еле сдержала горькую улыбку: Соколов говорил так, будто явился с другой планеты.

- А где ваш Александр? Уже несколько дней я его не вижу.

- Я и сама его вижу редко. Сегодня вечером должен быть дома... Ведь сегодняшний вечер, как вы выразились, предпраздничный.

- Тогда от имени нашей батареи приглашаю вас на предпраздничное веселье. - Глаза Соколова искрились под мохнатой шапкой. - Война войной, а праздник праздником...

- Спасибо за приглашение, товарищ старший лейтенант, но сегодня вечером мы прийти не сможем. Сегодня у нас важное мероприятие.

В этот момент Соколов, обернувшись, кивнул одному из солдат, находящемуся во дворе. Гюльназ хотела уже уйти.

- Одну минуту, Гюля Мардановна! - удержал ее Соколов и опять обернулся в сторону командного пункта.

Увидев бегущего к ним солдата с маленьким узелком в руке, Гюльназ ощутила в груди какой-то непонятный трепет. Что бы это могло быть?

Соколов взял у солдата узелок и протянул девушке:

- Тогда примите наш небольшой подарок. Поздравляем вас с праздником.

У Гюльназ перехватило дыхание. В душе ее смешались два чувства радость и страх.

- Что это?

Соколов улыбнулся так открыто и искренне, что девушка устыдилась своего вопроса.

- Ханум, вы, наверно, первый человек, который, еще не приняв подарка, хочет узнать, что он собой представляет. Но... Я вас понимаю... Не беспокойтесь, как говорится, бедный дарит что может.

Гюльназ не знала, как поступить. Что ей было делать? Имела ли она право принимать этот подарок? Ведь этот узелок - из доли бойцов, людей, несущих самую трудную, самую тяжелую службу, Все сокровища, что есть на свете, должны прежде всего приходиться на их долю. А Искендер? Разве он - не один из таких же? Первым порывом было протянуть руку и взять узелок. Откуда-то, из густых туч, нависших над городом, будто донеслось: "Возьми, дочка, принять подарок - не грех!" Это был голос ее матери. Потом оттуда же послышался другой голос: "Нет, дочка, хоть это и подарок, надо вернуть его обратно! Разве возможен в такое время подобный дар? Ведь на нем остался взгляд стольких бойцов". Это был голос отца. Девушка опустила уже протянутую руку. Гюльназ не видела, заметил ли Соколов ее движение. В эти короткие мгновения она различила в его темно-голубых глазах никогда не виданную ею светлую вершину человеческого достоинства - вершину мужества и чистоты! Эта вершина как бы была залита алмазным светом. Ах, Соколов, Соколов, вот вы какой, оказывается!

- Гюля! - произнес он тихо. Голос его как будто доносился с той алмазной вершины. - Посмотрите, что вы делаете? Разве можно обижать нежную душу этих крепких как сталь ребят, дни и ночи оберегающих вас?

Это были самые обычные слова, но Соколов, зная, что не является хорошим оратором, как бы присовокупил к этим словам мужественность своих глаз, взглядом дополнил чистоту, которую не мог выразить словами, и Гюльназ поняла, что Соколов не просто хороший человек, а лучший из лучших. Он из тех, на плечах которых держится сейчас затаившийся во мраке этот огромный город. Она невольно протянула руку к узелку. "Мой гордый папа, непреклонный папа, да буду я твоей жертвой, прости меня! Ты видишь, я не могу отказать этому храбрецу офицеру. И потом, ведь я принимаю этот подарок не ради себя, а ради Искендера. Если бы не он, разве бы я приняла этот дар, разве ослушалась бы тебя?" Будто гора у нее свалилась с плеч. Соколов с той же легкостью поднес ладонь к виску, прищелкнул каблуками.

Его взгляд, его голос, его ловкие движения - все свидетельствовало о великом человеческом достоинстве и навсегда запечатлелись в ее сердце.

Взяв узелок, она снова поднялась наверх. Что, интересно, находится в этом узелке, который она крепко держала в руке? Пальцами она ощутила что-то мягкое, Нет, кажется, есть и бутылка. Может, бутылка вина? Или лимонад? Она не развязала узелок. Поклялась, что не развяжет его, пока не придет Искендер! Эта мысль и самой ей показалась достойной, и в хорошем настроении она побежала в госпиталь.

Она опоздала и сразу заметила, что Виталий очень этим обеспокоен.

- Доброе утро, Виталий! - Она, как всегда, подошла к нему первому. Взглянув на ее оживленное лицо, он поинтересовался:

- Есть какие-то новости, Гюля? - Спросил подозрительно: - Или что-то передали по радио?

Нет, ничего нового по радио она не слыхала. Только в одном она была уверена, завтра, 7 ноября, парада фашистов в Москве не будет. А здесь, в Ленинграде, завтра и послезавтра ожидается массированный воздушный налет. Об этом всюду предупреждалось население. Она могла сказать Виталию только об этом. Об узелке, полученном от Соколова, она старалась не думать, но сегодня сияющий блеск глаз выдавал ее.

- Как прошла ночь, Витя?

Виталий не отвечал, только пристально смотрел на нее.

- Вижу, что хорошо, - проговорила Гюльназ, как бы не понимая смысла этого взгляда. - И температуры у тебя нет.

Но Виталий будто не слышал ее. Его спокойные, устремленные на нее глаза говорили совсем об ином. Гюльназ, разумеется, все понимала, ее терзали муки совести. Виталий смотрел на нее влюбленными глазами, но любовь эта была чужда жизни госпиталя, этого вместилища страданий. Без шума, без слов, без цветов. Никто, кроме Гюльназ, этого не знал.

Эта чистая, нежная любовь не свалилась с небес, не возникла безо всякой причины. В какой-то мере виновата и сама девушка. Эта любовь - отзвук нежного сострадания, которое она питала к Виталию. Гюльназ незаметно для себя самой сделалась цветком, выросшим на этой госпитальной почве. Как же было ему не пьянеть от аромата этого единственного цветка, расцветшего в такое время и в таких условиях?

И сегодня, в предпраздничный вечер, просто было бы бесчеловечно вот так, ни с того ни с сего, погасить в его сердце огонек надежды.

- Виталий, поскорее выздоравливай, - взволнованно прошептала она. - Как только ты выздоровеешь... к тому времени блокада будет снята, мы уедем отсюда... Прямо в Чеменли, к моим родителям. Они станут и для тебя матерью и отцом...