разовьется куча комплексов.
— Почему мне кажется, — посмотрела на него, нахмурившись, — что я для тебя что-то вроде диковиной зверюшки?
— Я не смеюсь, — и при этом широко улыбался, — а умиляюсь.
— Чему? — спросила с опаской. Боялась, ответ мне не понравится.
— Твоей непосредственности.
— Что в лоб, что полбу, — произнесла присказку, что часто повторяла моя бабушка. Все равно, что назвал меня не дурой, а дурочкой. Чуть смягчил правду, но смысл от этого не поменялся.
Еще раз осмотрела раскрасневшийся нос, чуть прикоснувшись пальцем, и Костя зашипел от боли.
— Может быть, отменим так называемые «деловые переговоры», и поедим в больницу? Кажется, дело серьезней, чем ты думаешь.
— Ерунда, — он открыл дверь и жестом предложил мне выйти. — Ни за что не откажусь от нашего свидания.
— Это не свидание, — поправила, не сомневаюсь, намеренную оговорку.
Костя промолчал, видимо, чтобы я окончательно не передумала, и продолжал удерживать для меня открытую дверь. Я раздумывала, стоит идти у него на поводу или прислушаться к голосу разума и отправить Костю в травмпункт. Его нос начал чуть отекать. Это была уже вторая оплеуха от меня. Не слишком ли много за столь короткий срок? И откуда у меня эта манера распускать руки? В этот раз все хотя бы вышло случайно, а вот вина за первый инцидент целиком и полностью была моей. Пресловутая совесть нашептывала извиниться, ведь я так этого и не сделала.
— Прости, что тогда дала тебе пощечину, и за сегодняшнее недоразумение. Клянусь, я не чокнутая.
Костя, как и ожидалось, не воспринял мои слова всерьез.
— Все чокнутые именно так и говорят, — прятал улыбку.
Честно признаться, меня это обидело. Я к нему со всей душой, а он продолжал забавляться.
— Ой, иди ты! Забудь, я не сожалею!
Прошла мимо него, зло хлопнув дверью, в тайне надеясь, что та припечатает его вечно улыбающееся лицо. Но вместо стона боли услышала смех и колкую фразу:
— Все больше и больше смахиваешь на чокнутую.
***
Костя привез меня в самый известный и дорогой ресторан города. Я сильно удивилась, как меня при моем внешнем виде (обычной студентки) пустили внутрь. Видимо, музыкант постарался. Насколько я поняла, он был здесь частым гостем: управляющий и официанты приветствовали его, обращаясь по имени. Парень чувствовал и вел себя свободно, я же — как на выставке. Мне почему-то казалось, что все так и оглядываются на меня из-за своих столиков с праведным негодованием.
Только я свыклась с тем, что выглядела в этом месте, словно белая ворона, как принесли меню, отделанное кожей, и я была готова заблеять, лишь бы больше не быть этой пресловутой птицей. Названия блюд не только ни о чем мне не говорили, но и не вызывали аппетит. Как есть блюдо, произнеся одно название которого можно сломать язык?
Костя долго с улыбкой, начинавшей раздражать, наблюдал за мной.
— В чем дело? — мое недовольство только больше набирало обороты. — Почему ты так на меня смотришь?
— У тебя забавное выражение лица. Будто смотришь не на изображение еды, а чего-то отвратительного и совсем не съестного. Что не так?
— Нет, ничего, — покачала я головой и уставилась в несчастное «неаппетитное» меню.
— Честно?
— Конечно, нет, — не выдержала я. — Понимаю, ты хотел похвалиться своим достатком и возможностями, но даже не подумал, что ставишь меня в неловкое положение, заставляя чувствовать себя не в своей тарелке, и выбирать блюда, тыкая пальцем наугад, потому что разобраться в этом нормальный человек не способен.
Я думала его пристыдить, а он только шире улыбнулся.
— Давай я тебе помогу разобраться, — потянулся он за меню. — Что ты хочешь?
— Картошку фри, овощной салат и что-нибудь попить, например, сок, — не задумываясь, озвучила свои мечтания, назвав стандартный ужин в самом обычном недорогом кафе. Нелепо надеяться, что здесь меня так накормят.
Костя зачем-то позвал официанта и повторил ему мой заказ.
— А у них есть такое в меню? — засомневалась я, когда тот ушел.
— Нет, — уверенно ответил, и еще более самонадеянно добавил, — но теперь будет.
В очередной раз решил блеснуть.
Я со всем осуждением, на которое была способна, бросила ему:
— Позер.
Все мои колкости Костю ничуть не трогали.
— А ты само очарование.
— Лицемерие — часть твоей профессии? — начала строгий допрос, пытаясь понять, притворяется он или на самом деле такой, каким кажется — добрый и милый.
— Если ты о музыке, то это не профессия, а моя жизнь, — и вот снова он говорил о значимых вещах как о чем-то рядовом.
— Знаешь, звучит пафосно, — окончательно запуталась в характере парня. — Может, попытаешься объяснить обычными словами и более доступно?
Что еще, как не увлечения и любимое дело показывает человека, какой он есть? Невозможно притворяться, говоря о том, чем горишь душой.
— На сцене, когда посредством музыки общаюсь одновременно с тысячами людей, я как никогда искренен. Это не роль, не фарс. Музыка не прощает лицемерия, — он подбирал слова, раздумывая, как объяснить мне вещи, казавшиеся ему очевидными. — Художники рисуют картины, вкладывая в них свои эмоции, мысли и надежды. Я делаю то же самое, когда выхожу на сцену. Это как диалог. Мои песни — посыл к слушателю, а его реакция на них — ответ мне. Общение со всеми разом и с каждым конкретно. Понимаешь?
— Не совсем, — честно призналась, но мне нравился его запал, с которым он говорил. Я верила ему.
— Ну и не важно, — мне показалось, он расстроился, что не смог донести смысл того, чем занимается. Почувствовала себя тупицей. — Лучше расскажи, почему ты решила стать архитектором.
Устраивая допрос с пристрастием, не надейся, что тебя саму не коснется эта участь. Но все было по-честному, и настала моя очередь делиться сокровенным.
— Я более приземленная, и руководствуюсь корыстными соображениями, — сейчас, когда Костя спросил, я растерялась и не смогла сразу ответить. Трудно оформить в слова свои желания и мотивы, которые тебе самой до конца не ясны. — Представляешь, голый кусок земли и на нем ничего, первозданная природа. Из пустоты рождается нечто новое и со временем наполняется жизнью. Мать семейства готовит обед на кухне, порхая над дымящимися кастрюлями. Отец, ворча, вколачивает в стену гвоздь, потому что жена уже не одну неделю напоминает ему об этом, что становится причиной споров, за которыми следует обязательное примирение. Дети, весело смеясь, бегают по лужайке вдогонку за лохматым лающим псом. И бездушное нагромождение балок и перекрытий оживает, превращаясь в чей-то уютный мирок, постепенно наполняющийся трепетными, счастливыми и грустными воспоминаниями. Дом оживает. Захватывающе, — представила себе эту картину. — Когда-нибудь я построю дом для своей семьи, продумаю