Читать интересную книгу Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

Ни одного дня в течение тридцати лет, который не был бы отдан книгам, их авторам, их жертвам, их спекулянтам. Доходило до смешного. Жена Танагры разродилась мальчиком накануне дня, когда Гандюмас получил премию «Интералье». Мы бегали десятки раз из родильного дома, где лежала Жозетта Фике, в типографию, на радио, на коктейль. У нас было так мало денег той осенью, что мы послали женам членов комиссии по премиям цветы, которые получила Жозетта. Мы меняли карточки с именами адресатов прямо на кровати молодой матери. Медсестры не верили своим глазам. А потом они стали приносить нам букеты, которые заполняли соседние палаты… А раны, страхи, трауры… Несчастный случай с Бретонном в Граубюндене и те дни, когда он находился между жизнью и смертью, которые мы провели в мотеле в Куаре… Путешествие в Мексику, так давно обещанное мною Клод и прерванное на третий день, потому что Марк пустил себе пулю в рот. «Там даже не было его издателя…» — фраза неприемлемая, немыслимая. Я всегда был там… И очень устал от всех тех похорон. Сейчас я чувствую эту усталость. Но, наверное, я устал уже очень давно. Не сыт ли я всем этим уже по горло? Точно Сизиф, втаскивающий на вершину не знаю какой горы из прозы эти тонны бумаги, без пользы запачканной бумаги, эти напрасно вырубленные деревья…

Молодые женщины, идущие по залитой солнцем набережной, обнявшиеся пары влюбленных в сквере Вер-Галан, насмешливо поглядывающие подмастерья из Монетного двора мне не кажутся пришельцами с другой планеты. Я не постарел. Я не чувствую тяжести этих двадцати восьми лет. Устал? Но какой усталостью? Я не приобрел ни грамма скептицизма, ни одной морщинки горечи. Я даже уже не удивляюсь, когда слышу, как писатели, и мужчины и женщины, говорят о себе как о вечно молодых. Они бросают свои дряхлеющие тела навстречу очередной любви с той великолепной бессознательностью, без которой они никогда бы не принялись за новую книгу. Альфонс такой-то писательницы, лолита такого-то писателя? Устаревшая лексика. Мы просто не хотим стареть. Беззаботность и беспорядочность, которыми я взялся управлять, сильно повлияли на меня. Я совершенно не понимаю ту почтительность, которую журналисты и молодые авторы, бывает, обнаруживают по отношению ко мне. Каким они меня видят? И почему мое имя исчезло из списков «молодых издателей» в опросах и в хрониках? Коэн и Ланснер вроде бы молодые, а я — старый? Абсурдная арифметика. Торговцы супом, торговцы оружием, те действительно стареют — но никак не торговцы мечтами. Помощники комедиантов, мы пользуемся их привилегиями. Мы тоже из балагана. Общественные профессии, «безумные профессии»: от певца, ежевечерне погружающегося в черное и недоверчивое возбуждение зала, до политической лисы, все время снующей вокруг курятника, — все те, кто подставляет свое лицо свету, выворачивают себя наизнанку, надрывают свои голосовые связки, исповедуются, разыгрывают каждую свою книгу или каждое свое выступление, то и дело рискуя потерять все: артисты, музыканты, художники, постоянно находящиеся между полным провалом и триумфом, тишиной и гулом толпы, — вы образуете единую семью, и я тоже к ней принадлежу, к семье людей с оголенными нервами, привычных к аскезе, не слишком любящих моральные догмы, людей героических и праздношатающихся, неуступчивых и испуганных, комедиантов, склонных к самоубийству, шутников, потерявших надежду. Не умеющие жить, вы помогаете жить неизвестным, которые, закрыв ваши книги, застывают, уставившись на вас как загипнотизированные. Я тоже стал одним из вас. Благодаря постоянному контакту с вами и дружбе я стал одним из вас. Устаю ли я от вас? Все реже и реже! С завтрашнего дня я снова возьму в руки моих неврастеников с улицы Жакоб. Созвать комитет, без объяснений, письменным извещением (невиданное дело) и на час раньше обычного! Едва проснувшийся Брютиже будет с трудом ворочать языком, а то и придет с косо застегнутой ширинкой. Я им покажу все выгоды их дерьмового сериала, я им покажу широкие коммерческие перспективы, «новые сферы влияния» Издательства и другие их благоглупости, которые им нужны, чтобы обойти меня. Прямая, видите ли, связь с «Евробуком»! Милашки от Большого Капитала! «Проект Боржета»! К черту проект Боржета!

ФОЛЁЗ

Я тряпка, и не путайте меня, Форнеро, с теми салфетками, из которых вот уже четверть века вы составляете свое приданое. Будьте спокойны, в день вашего бракосочетания с каким-нибудь эстетом, проходящим по общественным работам, по национализированным банкам или по йогурту (мне говорят, что это не за горами, если судить по тому, как идут ваши дела), вы принесете в приданое самую восхитительную коллекцию тончайшего белья, о котором может только мечтать богач, берущий на содержание танцовщицу. Надо сказать, что вас вывел в люди не один Леонелли с его неподражаемым вафельным вышиванием. Это, конечно, он ввел вас в моду как издателя еще тогда, когда я ходил в ясли. Но потом вашу репутацию помогли упрочить и дамасская ткань барона д'Антэна или Бретонна, и эпонж Сильвены (литература, которая впитывает влагу), и дакрон Шабея (романы, в которых отбеливание происходит без кипячения), и хлопчатобумажные изделия Гевенеша (по-военному шероховатая ткань цвета хаки, прекрасно сочетающаяся с вещевым мешком фашиствующего бретонца), и такой популярный перлон Греноля, не говоря уже о саване в духе Гандюмаса, и так далее, и тому подобное. Замечательный набор для новобрачной в ожидании того дня, Форнеро, когда вожделенный золотой мешок пригласит тебя в свою постель и к своему кошельку.

Но только, ради всего святого, не вешайте меня сушиться среди всяких ваших шелковых кальсон. Мы никогда не стирали вместе грязное белье. И телят не пасли — тех телят, которыми полны ваши каталоги и ваши программки, полны до такой степени, что уже больше не говорят «конюшня Форнеро», а — «хлев Форнеро». Ваши авторы уже не бьют копытом — они мычат. Не будучи ни подштанниками, ни жвачным животным от литературы, я был бы вам очень признателен, если бы вы опровергли информацию, которая просачивается там и сям, будто я «подписал с вами договор» и даже стал компаньоном в не знаю уж каком проекте. Такие проекты подсовывают обычно только беднякам, когда хотят их убедить поступиться достоинством профессии в обмен на несколько миллионов. Вы же прекрасно знаете, что я не люблю богатых издателей, эти мешки, набитые золотом, которые я люблю дырявить как никто другой. Мы не созданы для сотрудничества, Форнеро. Вы вовсе не «издатель старой школы», и не «классик», и не что-либо в этом роде, вы просто издатель без изюминки. Наделенный благородным вкусом, что стало редкостью, признаюсь, вы никогда не осмелились выступить за что-то или против чего-то. Ваша эклектика — это всего лишь отсутствие в вас страстности. Вы публикуете вперемешку и коммуняк, и фашистов, и совершенно нечитабельных авторов, и всякую розовую жвачку, и псевдоавангард Риго, и стопроцентный арьергард Шабея, публикуете чиновников и домоседов, удачливых карьеристов, неудачников, педагогов, таксистов… Вы что, надеетесь таким образом всех обмануть и сойти за Великого Издателя? Вы просто неудачливый донжуан. Ваши творения девственны, как монашки. Надо потеть, кричать, кряхтеть над авторами, вкалывать на них, оплодотворять их, пользоваться ими. А все остальное: ваше кривляние, ваша вселенская любовь, лишенная жизненных сил, — это все салфетки, мой дорогой, все это бюрократия. Я никогда не стану одним из ваших авторов, потому что я хочу иметь издателя с грязными руками, который утирается жесткой тряпкой по имени Фолёз, который выкручивает из меня веревки, встряхивает меня, полоскает меня, в общем, который любит меня! А вы, вы не любите никого.

Так что позаботьтесь развеять появившиеся было ложные слухи. А заодно и сплетни, циркулирующие в коридорах телевидения и редакциях разных мелких газет. Ведь в конечном счете мы все довольно неплохо к вам относимся и желаем лишь сохранить кое-что из того уважения, которое к вам испытываем.

Десять литераторов во Франции, Форнеро, имеют право называться писателями. Вы издали одного из них. И даже, если по-честному, одного с половиной… Я предоставляю вам самому проставить имена в этой загадке. Вы достаточно справедливый судья, чтобы не слишком долго колебаться. И да поможет вам это времяпрепровождение отрегулировать поточнее, как говорится, стрелки ваших часов.

МЮЛЬФЕЛЬД И АНЖЕЛО

Господа Мюльфельд и Анжело — первый из которых преподает литературу в лицее Альбера Камю в Фонтене-ле-Дюк, а другой является специализирующимся на экономике журналистом в газете «Валёр франсез» — вот уже несколько месяцев работают над исследованием, которое должно появиться в издательстве «Кленксик» под заголовком «ЖФФ, или тридцать лет свободы творчества». Эта работа полезно пополнит информацию, собранную на протяжении нескольких лет в различных трудах и диссертациях, посвященных Гастону Галлимару, Бернару Грассе, Кальману-Лeвu и т. д. Вспомним, что господа Мюльфельд и Анжело уже являются авторами замеченной критиками работы о «Семьях французского национализма в 1870–1958 гг.».