Однорукий мужик в подпоясанной веревкой телогрейке стоял над раскрытым мешком с махоркой, во всю глотку выкрикивая:
– Табачок – крепачок, покурил и на бочок!
– Самогон – первачок! – повторял за ним другой мужичонка с большим чайником в руке, видно, сам он ничего нового придумать не мог.
Разбитная баба в ватных штанах торговала двумя кусками мыла, черного, как деготь:
– Навались, подешевело, расхватали, не берут.
Городская старуха с надменным лицом держала на растопыренных руках лису с костяными пуговицами вместо глаз и ничего не кричала. Лиса была потертая, побитая молью, как и сама старуха.
Молодой человек в темных очках сидел, поджав под себя ноги, в пыли и держал на груди плакат:
ПАДАЙТЕ ОТ РАЖДЕНИЯ СЛЕПОМУ И ГЛУХОМУ
ДЛЯ УКРАШЕНИЯ НЕСЧАСТНОЙ ЖИЗНИ КТО СКОЛЬКО МОЖЕТ
– Трах-бах-тарарах, приехал черт на волах, на зеленом венике из самой Америки..
Инвалид на колесиках в тельняшке и бескозырке раскидывал на грязном вафельном полотенце три карты – два туза пиковых и один бубновый.
– Кручу-верчу, за это гроши плачу. Рупь поставишь, два возьмешь, два поставишь – хрен возьмешь. Заметил – выиграл, не заметил – проиграл. Замечай глазами, получай деньгами. Кто замечает – в лоб получает. Трах-бах-тарарах… Ну что, батя, – он обратился к Ермолки ну, – что глаза вылупил? Попытай счастья.
– Нет-нет, – сказал Ермолкин и отошел.
У одной тетки купил он два леденцовых петушка и у другой глиняную свистульку в виде петушка же для ребенка. И стал выбираться.
Он собрался покинуть хитрый рынок, когда внимание его привлек старый еврей в длинном плаще и потертом танкистском шлеме. Старик сидел на деревянной скамеечке рядом с клеткой, в которой помещались две черные морские свинки. Тут же в землю была воткнута палка с прибитой к ней фанеркой, а на фанерке химическим карандашом коряво выведено:
УЧЕНЫЕ МОРСКИЕ КАБАНЧИКИ ЗА 1 РУБЛЬ ПРЕДСКАЗЫВАЮТ СУДЬБУ
– А вы сами, – приблизился Борис Евгеньевич к старику, – верите в эту чушь?
– Я не знаю, – пожал плечами старик. – Я не гадальщик, я сапожник. Когда у меня есть немножко кожи, я шью обувь не хуже, чем мой сын Зиновий вставляет зубы. Когда у меня нет кожи, я зарабатываю на жизнь чем-нибудь другим.
– Как же вы можете гадать, если сами не верите?
– Кто вам сказал, что я не верю? Я сказал, что я не знаю, но моя жена Циля считает, что эти кабанчики очень умные, потому что они таки приносят нам немножко денег.
Конечно, ни в какие гаданья, ни в какие предсказания Ермолкин нисколько не верил, но это стоило так недорого…
Всех трех петушков, и леденцовых и глиняного, он положил в карман, а из кармана вытащил мятый рубль и, поколебавшись, протянул старику.
– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, – сказал он, – на что ваши свиньи способны.
Старик, ничего не ответив, взял рубль, снял с колен ящичек с билетами, сложенными в виде пакетиков для порошка, и сунул в клетку. Одна из свинок встрепенулась, забегала вокруг ящика, стала что-то вынюхивать, поглядывая на Ермолкина, словно пытаясь определить, что бы ему такое выбрать похуже, затем решительно сунула нос в ящичек, и вот уже один билет забелел в ее мелких зубах.
Старик выхватил билет и протянул Ермолкину. Ермолкин, скептически усмехаясь, равзернул и прочел:
«Не доверяйте другим того, что вы должны были сделать сами, и не беритесь за то, что могут сделать другие. Чужая ошибка может привести к непоправимым последствиям. Остерегайтесь лошадей».
– Я же говорил: чушь, – сказал Ермолкин, протягивая старику записку. – Ну, что это может значить?
Старик сквозь очки глянул на записку, но в руки не взял.
– Я не знаю, – сказал он. – Может быть, это ничего не значит, а может быть, что-нибудь таки значит.
– Абсолютная чепуха, – уверенно сказал Ермолкин. – Ну, я понимаю, первая часть еще может иметь хоть какой-то смысл, потому что применима ко многим случаям. Но при чем же здесь лошадь?
– Я не знаю, – повторил старик смиренно.
– Но вы это сами писали?
– Не сам.
– А кто же?
Старик посмотрел на Ермолкина, потом еще выше – на небо, как бы прикидывая, не приписать ли сочинение билетов высшим силам, но передумал и признался, вздохнув.
– Невестка моя писала, жена Зиновия. Она имеет хороший почерк и немножко лучше меня знает вашего языка.
Такой простой ответ почему-то обескуражил Ермолкина. Может, он все же надеялся, что билеты составлялись в каких-то потусторонних инстанциях. Он не стал больше спорить, только сказал старику, что его следовало бы отвести Куда Надо и проверить документы.
– Я бы вам не советовал этого делать, – печально возразил старик. – Один такой, как вы, симпатичный, проверял документы, но уже его таки нет.
Старик вел себя нагло, но Ермолкин решил не связываться, только пробормотал «шарлатанство» и, жалея о потраченном даром рубле, стал выбираться из толпы. Но выбраться оказалось непросто.
Худой небритый дядя в длинной до пят шинели дохнул на Ермолкина перегаром:
– Отец, дуру хочешь?
– Дуру? – удивился Ермолкин. – Какую дуру?
– Да вот же. – Дядя отвернул полу шинели, и Ермолкин увидел противотанковое ружье с укороченным стволом.
– Вы с ума сошли! – сказал Ермолкин и пошел дальше. Но пока он проталкивался, ему еще предложили купить орден Красного Знамени, фальшивый паспорт и справку о тяжелом ранении.
«Что же это происходит? – думал Ермолкин. – И где же я нахожусь?»
– Дяденька, а дяденька. – Борис Евгеньевич оглянулся. Девица с ярко накрашенными губами держала его за рукав: – Дяденька, пойдем в сарайчик.
– В сарайчик? – переспросил Ермолкин, подозревая, что за этим кроется что-то ужасное. – А собственно, зачем?
– А за этим, – улыбнулась девица.
– За этим?
– Ну да, – кивнула она. – Я недорого возьму, всего полсотенки.
– Вы что это такое говорите? – зашипел Ермолкин, оглядываясь и как бы ища поддержки у окружающих.
– А что говорю? – обиделась девица. – Что говорю? Вон за стакан махорки сотню берут.
– Ишь ты, – вмешался в разговор продавец махорки. – Сравнила тоже. Стаканом махорки сто раз накуришься, а ты за один раз эвон сколько дерешь.