Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

Заметив неодобрение главы Дворцового приказа, непреклонно заметил:

   — О деньгах ли думать, когда народ надо спасать! Послать казну, сколько потребуется, во все города!

На четырёх самых больших площадях приказные стали раздавать беднякам в будний день по полушке, в воскресенье вдвое больше — по деньге. Каждый день казна расходовала на нищих до четырёхсот рублей.

На какое-то время обстановка в столице стала более спокойной. Но не только горести посещали государя. С нетерпеливой радостью ждал он приезда принца датского Иоганна, брата короля Христиана, который согласился стать зятем царским и удельным князем. Встречали его корабль в устье реки Нарвы Афанасий Власьев и Михайла Салтыков, приехавшие сюда из Литвы, где после долгомесячных переговоров добились от Сигизмунда крестного целования грамоты о перемирии между Польшей и Россией на двадцать лет.

От литовской границы пышный кортеж сопровождал князь Дмитрий Пожарский. Прошедшие два года он провёл на охране северной границы. Довелось участвовать князю и в больших стычках со шведскими отрядами, нет-нет да пытавшимися заглянуть на Русскую землю в поисках добычи. В этих сшибках молодой князь оттачивал своё умение фехтовать и стрелять прицельно из пищали на полном скаку.

Бывал он наездами и в Москве, где поручалось ему сопровождать кого-то из иноземных важных чинов. Так, зимой пришлось провожать ему старого знакомца — рыжего немца Конрада Буссова, который по царскому наущению попытался поднять восстание в Нарве.

Дмитрий держался с иноземцем, пытавшимся навязать фамильярную дружбу князю, вежливо, но холодно, вся его натура воина восставала против измены пусть даже и враждебному государю. Но Конрад не обращал внимания на холодность князя. Царь Борис щедро наградил его за прошлые заслуги и, хотя не дал никакой службы, выделил обширные поместья с крестьянами в Московском уезде. Болтаясь без дела то в Немецкой слободе, то во дворце, предприимчивый немец успешно обделывал все свои дела: свою дочь выдал замуж за опешившего от наглого натиска Конрада пастора Мартина Бера, сына, тоже Конрада, пристроил в кавалерийский отряд капитана Маржере, сумев быстро стать с последним на короткой ноге...

...Сопровождая сейчас пышный поезд царского жениха, с которым прибыли и датские послы, и двести дворян, составлявших двор принца, Пожарский размышлял о том, что надо бы попросить в Дворцовом приказе об отпуске. Жена, Прасковья Варфоломеевна, прислала тревожное письмо о том, что родовое поместье князя — Мугреево из-за неурожая приходит в разорение.

От невесёлых мыслей князя отвлекла неистовая пальба — это принц Иоганн, гарцуя на лошади, стрелял уток, поднявшихся с реки. Пожарскому принц глянулся: всегда весел, общителен, вежлив даже со слугами. Подумалось, что наконец у красавицы Ксенин будет достойный её муж. Принц радовался путешествию, интересовался новыми обычаями, по вечерам, когда путешественники усаживались за пиршественные столы, просил, чтоб пригласили музыкантов и танцоров.

Царь Борис принял Иоганна как родного сына. В Грановитой палате, где проходила первая встреча, принцу поставили кресло на почётном месте, рядом с креслом, которое занимал наследник. Принц любезно беседовал с царём, горячо благодарил за те многочисленные подарки, которые получал ещё в пути. Ему было и невдомёк, что сверху, через решетчатое окошечко под потолком, жадно рассматривают его любопытные женские глаза. Царевне Ксении принц очень понравился — высок, строен, голубоглаз. Приветливая улыбка не сходит с лица. Правда, нос велик, но он не портит величавости красивого лица.

Потом был дан торжественный обед, причём, против обычая, царь усадил гостя за свой стол, где не имел права пиршествовать никто, кроме сыновей. После обеда с богатыми подарками принца отправили в его резиденцию — на Щелкаловский посольский двор, обставленный по этому случаю с небывалой роскошью. Дважды Борис с сыном Фёдором посещал принца в его апартаментах. Всё шло к свадьбе.

Царь отправился в Троице-Сергиеву лавру, чтобы возблагодарить Господа за обретённое дочерью счастье. Но на обратном пути у его кареты остановился гонец на взмыленной лошади и протянул записку. Боярин Салтыков сообщал о внезапной горячке, случившейся с принцем. Напрасно, вернувшись во дворец, Борис снова и снова слал к принцу своих заморских лекарей, тот уже не приходил в сознание, и вскоре его не стало.

Неутешно, в голос рыдала Ксения:

   — Иванушка-царевич! Почто ты меня, родимый, покинул?

Ошеломлён был и сам Борис, увидев в этом предостережение Господне.

   — За что я прогневал тебя так, о Боже? — вопрошал он, распростёршись ниц перед иконостасом Благовещенского собора.

Принца отпевал по немецкому обычаю пастор Мартин Бер. Потом густо просмолённый гроб с телом принца отправили в обратный путь, чтобы похоронить его на родине.

«Платьице на нём было атлас ал, делано с канителью по-немецки; шляпка пуховая, на ней кружевца, делано золото да серебро с канителью, чулочки шёлк ал; башмаки сафьян синь».

Из ежедневных донесений царю М.Г.Салтыкова, сопровождавшего принца Иоанна.

Злые языки на площадях и папертях вновь всуе начали трепать имя царя: извёл Бориска прекрасного королевича, столь полюбившегося всем, потому что испугался, будто отнимет он трон у его сынка Федьки.

Мать Дмитрия Пожарского, Мария Фёдоровна, приехала к сыну на подворье для серьёзного разговора:

   — Защиты прошу, сынок, от наветов боярыни царицыной, княгини Лыковой. Совсем залютовала старуха, как жених наш помер. На каждом углу меня проклинает: деи, и глаз у меня дурной, сглазила царевну, потому-то второго жениха лишилась. Видать, хочет меня со двора царевны прогнать, а кого-нибудь из своих дочерей поставить. Известное дело: и сынка её, Бориса, дела плохи — то в думе заседал, а сейчас в пограничный город Белгород царь воеводой послал, ведь жёнка его — родная сестра Фёдора Романова. Вот боярыня и хочет неправдами поближе к трону стать, чтоб сынка своего положение поправить!

Дмитрий порывисто обнял мать:

   — Не горюй, матушка, ведь правда на нашей стороне. Я знаю, что ты любишь Ксению и желаешь ей счастья...

Глаза Марии Фёдоровны, наполненные слезами, сверкнули злобно:

   — Лыкова — двоедушная тварь! Меня проклинает, а тайно со своими подругами над Ксенией смеётся. «Бог, — говорит, — её наказывает за грехи отца». Если узнает наушник царя Семён Годунов, ох, ей не поздоровится!

Пожарский нахмурился:

   — Не наше княжеское дело, матушка, доносами заниматься! Это подлых людишек дела. Я буду действовать, как предки наши: подам прошение государю рассудить нас с князем Лыковым.

...Иск «в материно место» стольника Пожарского по повелению государя рассматривала боярская дума. Многие удивлялись дерзости молодого князя — местничать с Лыковым, чьи предки издавна находились в числе московской знати, было опасно. Дмитрия могли выдать Борису Лыкову «головой» или, во всяком случае, наложить большой денежный штраф.

Но молодой Пожарский не дрогнул под тяжёлыми насмешливыми взглядами бояр. Хорошо образованный, он отлично знал свою родословную:

   — Мы, Пожарские, прямые потомки Рюриковичей. Предок наш Иван Всеволодович, положивший начало роду Стародубских-Пожарских, был младшим сыном великого князя Всеволода Большое Гнездо, правнуком Владимира Мономаха. Великому князю Дмитрию Донскому служил мой предок князь Андрей Фёдорович Стародубский. Он отличился храбростью на поле Куликовом. Мой дед Фёдор Иванович Немой происходил из младшей ветви удельного рода. Он верой и правдой служил царю Ивану Четвёртому, числился в тысяче «лучших слуг», участвовал в покорении Казанского царства. Потом попал в государеву опалу, как и сотни других ярославских, ростовских князей. Опала эта распространялась и на отца моего Михаила Фёдоровича Глухого, который хоть и участвовал в Ливонской войне, но до больших чинов не дослужился, рано умер.

   — Вот видишь! — воскликнул боярин Татищев. — Пока твой дед в опале находился, дед Лыкова при Иване Грозном вот здесь, в боярской думе, сидел, государевы заботы решал.

   — Перед царской милостью мы все равны, — не уступал Дмитрий. — Не пристало нам родительскими заслугами бахвалиться. Я — стольник, и Борис Лыков стольник тоже! А род Пожарских выше рода князей Лыковых.

В спор вмешался Семён Никитич Годунов:

   — А скажи нам, князь, не ведомо ли тебе, не грешен ли Лыков в умышлениях против царя, нет ли у тебя каких сведений о разговорах его с опальными князьями Голицыным да Татеевым?

   — Про то не ведаю. Ты знаешь, что я в Москве только наездом бываю, — угрюмо ответил Дмитрий.

   — Так, может, матушка об этом сказывала? — вкрадчиво продолжал Годунов. — Она ведь всё время во дворце живёт, многое видит и слышит?