Читать интересную книгу Живун - Иван Истомин

«Сегодня, — шепнул он друзьям. — Другой такой удобный случай может не представиться…»

Раздеваясь, друзья подняли крик. Конвоир что-то вяло пробурчал.

Вещи они забрали с собой в мыльню будто для того, чтобы насекомых паром убить. Конвоир только проводил их брезгливым взглядом. На всякий случай, чтобы у него не возникло подозрений, они неплотно прикрыли дверь, пусть видит. «Хорей», чтобы не дышать паром, сам захлопнул дверь. Тут, не мешкая, крича и визжа, они повыдернули гвозди, выставили раму и один за другим выпрыгнули в воду.

Была осень, после теплой бани вода показалась студеной.

До противоположного берега было уже рукой подать, когда над головами просвистела первая пуля. За ней вторая, третья… Стреляли из винтовки. Сам ли «Хорей» спохватился или кто-то из береговых часовых заметил?

На том берегу жили украинцы. В поле, в скирдах, беглецов спрятали. Потом друзья добрались до линии фронта и к своим перешли…

«Как у нас совпало!» — подумал Куш-Юр тогда, слушая Варов-Гриша, и его подмывало рассказать о своем побеге, но он только вымолвил:

— От беды не хоронись, на беду иди — не бойся.

За дверью кто-то зашевелился. Паренька за ним, наверно, послали? Он встрепенулся, вспомнив про обещание попить чай, и с виноватым видом открыл дверь в избу. Навстречу ему, благодарно мяукнув, выплыл рыжий кот.

Хозяева, не дождавшись постояльца, легли спать.

Куш-Юр на цыпочках прошел к себе, разобрал постель, разделся и лег.

«Да, и еще одного человека встретил ты, Роман, и потерял», — он натянул на голову одеяло, словно хотел укрыться от тоски.

«Как же так? Как же так? — стучало у него в висках. — Обнимал — не противилась, целовал — не отворачивалась. И Мишка ей был не по душе. Жаловалась на него: „Ест меня глазами, охальник, даже неловко от людей“. Почему, отчего? Отговорили? Такую не отговоришь. С характером… Неужто так и не поверила в меня, в мою любовь?!»

Однажды под вечер заглянул он к Гришу. Друга не было дома, кажется, к Гажа-Элю пошел. Елення с детьми из церкви еще не вернулась. Сандра одна домовничала. Встретила ласково. Он и распылался. Видит, и она сама не своя: щеки пунцовые, в глазах блеск, губами воздух хватает, грудь так и ходит. Он к ней — руки вперед вытянула, оттолкнула. Помрачнела. Прошептала: «Грех, грех, Роман Иванович. Еще одна Чурка-Сандра себе на горе, людям на смех пойдет мыкаться…» Намекнула на свою жизнь, ведь родилась не в законе, мать позора не выдержала и покончила с собой. Он вскричал тогда: «Да что ты, Сашенька, я сам сиротой вырос, ни отца, ни мать не помню». Она губу закусила и ни слова. Ни единого слова.

Варов-Гриш пришел. Глянул на них и притворился, что не заметил их расстройства, про парму завел разговор.

Сандра поспешила уйти. После того никак не удавалось ему с ней один на один побеседовать. Встретит приветливо, ласково, улыбнется по-доброму, по-хорошему, а от разговора увернется.

«Гришу зря не открылся. Думал ведь! Язык не повернулся, вроде как при царском режиме сватать подряжаю… Ну и бобыльничай!..»

Ему стало душно, он откинул одеяло. «С собой на семинар надо было брать! Да! Свадьбу сыграть и вместе в дорогу. Поверила б… Упустил…»

Чувствуя, что ему не уснуть, он встал и заходил по комнате.

За стеной послышался шорох. Видно, хозяин поднимался на рыбалку. Куш-Юр глянул в окно.

Ночь, короткая белая ночь кончилась, не начавшись. Горизонт багровел.

«Не взбаламутилось бы…» — подумал он.

Глава третья

Здравствуй, Вотся-Горт!

1

Всплеск, всплеск… Всплеск, всплеск…

Весла дружно взлетают и так же дружно рвут воду.

Вверх — вниз, вверх — вниз…

Все дальше попутный ветер гонит караван. Далеко, поди, ушел от Мужей. Чайки и те отстали. Вода — справа, вода — слева, спереди, сзади. Широко разлилась река, все кусточки-бугорочки скрыла. Куда править — господи Иисусе и тот не разберет. Даром что видно, как рыба играет. А верно, ночь. Точно. Птицы умолкли. Ребятишки угомонились. Улеглись под пологом, прижались друг к дружке и носами засопели…

Сенька Германец важно восседает за рулем. Ему все видно: и полог, под которым дети спят, и головы гребцов. Нет-нет да поматывают ими, будто комаров отгоняют. Со сном борются. Устали. Одного Варов-Гриша, похоже, ничто не берет. Как сел на первую банку, так и головы не повернул — все гребет и гребет. Двужильный.

Наверное, на него, Сеньку, он надеется.

«Правильно, Гриш. Хоть и маленькие у Сеньки глазки, а видят не хуже, чем у девки. Дай девке самый тонкий узор — на сукне вышьет или мелкими, как икринки, бусиночками повторит его на баба-юре… Даром что ночь. Глубокая, поди, ночь. Замолкли и на веслах. Только Сенька еще ни разу не клюнул носом. И не клюнет».

Он сжимает руль, пристально смотрит вперед, вытягивается и будто становится выше. «Держись!» — мысленно обращается к себе.

Сенька ушам своим не поверил, когда Гриш назвал его рулевым, и все согласились. Не побоялся Гриш худой приметы, что править караваном будет незадачливый. А ведь даже Парасся не позволяла ему сесть за руль, когда, бывало, выходили на неводьбу, говорила, тони, мол, не будет.

Всем Сенька покажет. Еще его узнают. С тем и шел в парму.

Он слышит какой-то шорох, видит: Илька выползает из-под полога. Эх ты, горе-горемычное. Еленню, что ли, позвать, мальчонке пособить? Ишь, к борту лезет. Ненароком не вывалился бы. Головенкой туда-сюда крутит. Насиделся, видать, парнишка в четырех стенах. Водиться с ним было некому, а одного никуда не выпускали: еще обидит кто…

Еленню звать не пришлось. Сама забеспокоилась. Шею вытянула: что с парнишкой, спрашивает.

Сенька помахал ей рукой, мол, будь спокойна, присмотрю.

А Парасся дремлет. Не видит. Вот так сторож! Сенька осуждающе покачал головой.

Илькин взгляд встречается со взглядом Сеньки.

— Что, не спится, друг? Интересно ехать, да? — сразу заводит Сенька разговор.

— Ага, — негромко вздыхает мальчик.

— Пошто вздыхаешь? Бабушку жалко?

— Ага, — отвечает Илька и зачарованно смотрит на пузырчатые водяные мотки за бортом.

Сенька умолкает. Но вскоре снова продолжает:

— Глянь, Илька, киска твоя о тебе заскучала.

Илька оглядывается: верно, котенок вылез из-под полога, беспокойно мяукает, ищет укромное место.

— А-а, нужда пришла? — догадался Сенька. — Подальше, киса, тебе надо? Сейчас! — Он подтянул неводник за буксир и котенок прыгнул в лодку.

Сенька отпустил буксир. Потом снова подтянул его, когда котенок запросился обратно.

— Умная киска и проворная — не упала в воду. Молодчина.

— Молодчина, молодчина. — Илька нежно гладит котенка иссохшимися пальцами и не сводит глаз с широкой протоки, по которой плывет караван.

На повороте протока кажется огромным закипающим котлом. Она словно дышит: то вздымается, то опадает, образуя широкие воронки, которые заглатывают все, что оказывается поблизости, — щепки, ветки, палки.

— Эй, рулевой! Правь внимательно! Здесь водовороты! — донесся с носовой части зычный голос Гриша.

— Знаю! — поважничал Сенька, мол, доверили, так и не тревожьтесь, но на всякий случай плотней прижался к рулю.

Караван покачивало, как на волнах. Каюк кидало из стороны в сторону. Вдруг руль резко повернуло. Сенька Германец перекувырнулся и, не успев ахнуть, полетел за борт.

— А-а-а! — Пронзительный крик Ильки разорвал тишину.

Гаддя-Парасся вскочила, безумно тараща глаза. Мужа возле руля не было, а его малица, распузырившись, кружилась на воде.

— А-а-а-а! О-о-ой! — завопила она что есть мочи. — Упал! Спасите-с!.. — По пояс свесившись за борт, Парасся старалась ухватить малицу мужа.

Вопли переполошили гребцов. Елення с истошным криком: «Илька!» — кинулась на корму. За ней с неожиданной проворностью, раскачивая каюк из стороны в сторону, побежал Эль. Гриш рванулся туда же — голос Ильки резанул его по сердцу. На веслах остались Мишка с женой и Сера-Марья. Женщины, испуганно ойкая, перестали грести.

— Табань, табань! — командовал им Мишка, гребя веслом в обратную сторону. Но остановить лодку на протоке ему не удавалось.

Гриш увидел Сенькину малицу и с облегчением воскликнул:

— Сенька упал!

Тут же, устыдившись своей радости, поспешил к веслам, помог Мишке подогнать лодку к тонущему.

Малицу крутило в большой воронке. Вздувшись пузырем, она удерживала Сеньку на воде. Впрочем, об этом можно было лишь догадываться. Сеньки не было видно, лишь поднятые руки его молили о помощи.

— Держись, Германец! Сейчас, якуня-макуня!

Гажа-Эль уже выбрал место, откуда удобнее всего вырвать тонущего из водоворота, и раскачивался, отводя руки, не то изловчаясь, не то отгоняя Парассю, которая в окружении разбуженных криком ребятишек все еще причитала и рвалась к мужу. До тонущего оставалась добрая сажень, когда Эль кинулся к борту, длинной ручищей дотянулся до малицы, зажал в кулак ее подол, подтянул Сеньку к каюку, втащил в лодку.