Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В восемьдесят два года ухаживать за умирающим мужем, быть подле него и день и ночь! Не каждая женщина способна такое выдержать, тем более если этот мужчина — писатель, да к тому же дважды лауреат. Она, беседуя со Слотиной, подчеркивает, что он очень много работал. Не работать он не мог. Есть у него еще такое высказывание: "Когда не пишешь, портится характер". Пытался он не работать. Стараясь продлить свою жизнь, целый год не писал. Но, думаю, это было для него еще мучительнее, чем писать. А что он мог сочинить, находясь на смертном одре? В последние годы сказано было им много такого, с чем никак нельзя согласиться. Например, он предсказывает конец света. Но делает это не с сочувствием к людям, а со злорадством. Если в начале своего творческого пути он выражал веру в человека, любовь к нему, что было отмечено в статье В.Шишова "Добрый талант", то теперь он всеми недоволен, нападает на всех подряд, без разбора. Решил, наверное, что он, как писатели XIX века, "проповедует любовь враждебным словом отрицания" и не знает как будто, что классики русской литературы никогда не клеймили ни родину свою, ни свой народ. А один из них сказал вот такие слова:
Может только хам
Над русской жизнью издеваться.
А.Блок. "Возмездие"
И еще надо отметить, что русские писатели никогда не унижали женщин. В доказательство этого своего заявления приведу цитату из Пушкина.
"Одна дама сказывала мне, что если мужчина начинает с нею говорить о предметах ничтожных, как бы приноравливаясь к слабости женского понятия, то в ее глазах он тотчас обличает свое непонимание женщин. В самом деле: не смешно ли почитать женщин, которые так часто поражают быстротой понятия и тонкостью чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами? Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещены, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы, гордые Бог знает почему".
TABLE TALK
Застольные беседы.
Сочинение в 3х томах, том 3, страница 425. Из биографической и исторической прозы.
Даму, на мнение которой ссылается поэт в этом высказывании, делает он впоследствии, назвав ее Полиной, героиней одного своего рассказа — "Рославлев". В нем говорится о войне с французами. В 1812 году Пушкину было тринадцать лет. Он вполне сознательно относился к происходящему в стране. Впоследствии напишет:
Со старшими мы братьями прощались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
Вышеупомянутый рассказ также проникнут духом патриотизма. Вслед за Грибоедовым поэт осуждает представителей дворянской аристократии за их преклонении перед французами, за то, что они в то время, когда лучшие из дворян вместе с народом борются за свободу России, восхищаются Наполеоном, называют его "непобедимым полководцем". Героиня Пушкина Полина старше автора этого рассказа. Она, как и он, трагически переживает происходящее. Она не сразу понимает, почему русские стремительно отступают, подпустили врага к самой столице. Но ей объясняют это, дают понять, что отступление русских — это не "бессмысленный побег", а планомерное движение войск, преследующее определенную цель: завлечь врага глубже в свою страну, чтобы там силами всего народа уничтожить неприятеля. Когда Москва стала гореть, девушка сначала пришла в ужас. Но военнопленный француз, персонаж этого же рассказа Синекур, с которым Полине довелось общаться в эти трудные для родины дни, объяснил ей, переживая за своего Наполеона: "Пожар Москвы есть гибель всему французскому войску". "Разве вы не видите, — говорит он, обращаясь к Полине, — что Наполеону негде, нечем будет держаться, что он принужден будет скорее отступить сквозь разоренную, опустошенную страну при приближении зимы с войском расстроенным и недовольным. И вы могли думать, что французы сами изрыли себе ад! Нет, нет, русские, русские зажгли Москву. Ужасное, варварское великодушие. Теперь все равно: ваше отечество вышло из опасности; но что будет с нами, что будет с нашим императором? Он оставил нас". Выслушав признание пленного врага "Полина не могла опомниться". "Неужели, — сказала она, — Синекур прав и пожар Москвы наших рук дело? Если так… О, мне можно гордиться именем россиянки. Вселенная изумится великой жертве! Теперь и падение наше мне не страшно, честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу". "Глаза ее так и блестели, — пишет Пушкин, — голос так и звенел". Поэт восхищается этой своей героиней. И русским народом вообще.
Европа осмелилась еще раз напасть на Россию, но и на этот раз русские, не жалея своих жизней, боролись и победили захватчиков. И кто посмел неуважительно отозваться о победителях, давших еще один урок "просвещенной" Европе?! Признанный лучшим в стране стилист, но, по моему мнению, писатель, недостойный называться патриотом своей Родины. "Не будет гражданин достойный к отчизне холоден душой", — сказал поэт. А Ненашев был таким. И почему? Надеюсь, мне удастся ответить на этот вопрос в конце своей работы. А пока продолжу излагать мысли, которые пришли мне в голову после прочтения статьи Т. Слотиной "Последняя осень". Статья эта, надеюсь, поможет мне дорисовать портрет не только Ивана Семеновича, но и его подруги.
Вызванная телеграммой: "Приезжай! Нужна твоя помощь", — Слотина приехала, решив, что потребовалась она как литератор. А ей, вроде бы ни с того ни с сего, велят заняться делом, не имеющим никакого отношения к профессии репортера: разморозить и помыть два огромных морозильника. С таким заданием без особого труда мог бы справиться любой из взрослых родственников восьмидесятичетырехлетней Дарьи Дмитриевны (одинокой в старости она не была). Но трудность, как видно, заключалась в том, что члены семьи покойного писателя, разбогатевшие за его счет и присвоившие себе его славу, уже считали оскорбительным для себя пачкать руки, выполняя работу по хозяйству. Журналистке, надо полагать, не понравилось, что ее пытаются использовать как прислугу (такого уговора ведь не было), но она, умея владеть собой, виду не подала. Разобралась с морозильниками в день приезда. А на другой день, с утра, войдя в положение Дарьи Дмитриевны, женщины преклонного возраста, "заикнулась о стирке". Реакция хозяйки на предложение, сделанное помощницей, была совершенно неожиданной. Вообразив, должно быть, что ее хотят уличить в неаккуратности, она рассвирепела. "И вдруг как будто вихрь промчался по комнате — так рассердилась на меня Ненашева, — пишет Слотина. Выпустив пар, эта "признанная писательница", автор шестнадцати книг, одумалась и предложила журналистке навести порядок в домашней библиотеке. И почему бы, спрашивается, с этого не начать?
Описанная Слотиной сцена поразила меня и навела на мысль: уж не она ли, самая главная помощница Ивана Семеновича, вспомнив старое, опять взялась за меня. Не она ли вписала в текст последнего романа Ненашева оскорбляющее мое достоинство слово? Очень хотелось мне, чтобы это было так. Не хотелось верить, что такой большой писатель, бывший когда-то моим другом, дошел до такой низости, обижаясь на меня, до хулиганского поступка. Ведь иначе такую выходку назвать нельзя. Я уже говорила, что в роман-газете, на страницах которой был опубликован в 1994 году роман Ненашева, этого слова не было. Появилось оно в посленем издании книги, которая вышла в 2001 году; в это время, рассуждала я, — писатель был очень болен, слишком нездоров, чтобы заниматься своей рукописью и делать в ней какие-то поправки. Нужно было сверить первое и второе издание, найти и устранить опечатки. А кто этим должен был заниматься, если сам автор уже отошел от дел? Кто как не она, самая главная его помощница? Тем более, что и она к этому времени стала писательницей. Ее, конечно, ее допустил Ненашев до завершающей работы над своим последним романом. Она и напортачила, решила я. Но, произнеся это слово, сказала себе: нет! Не Дарьина это работа. В конце девяностых годов было у нее слишком много забот, чтобы начала она вдруг ворошить прошлое и мстить той женщине, которой муж ее увлекался тридцать лет назад. Волновали ее теперь другие особы женского пола. Из достоверных источников, назвать которые я не могу, а не только судя по содержанию его художественных произведений, узнала я, что, работая над своей главной книгой, уходил он от жены и жил с другой, молодой женщиной, которая родила от него сына, что давало ей, насколько я в таких вещах разбираюсь, право требовать своей доли наследства после смерти отца ребенка — Ненашева Ивана Семеновича. Вот эта дама (возможно, именно о ней говорится в рассказе, персонажами которого являются старик писатель и молодая библиотекарша) действительно была соперницей Дарьи Дмитриевны и доставляла жене писателя много хлопот. Она, по всей вероятности, вызывала у "маленькой женщины" желание мстить за пережитые унижения. А я… Мне кажется, с тех пор как я уехала (раньше Ненашевых) из областного центра, Дарья Дмитриевна и думать обо мне перестала. О себе чете Ненашевых я не напоминала, как только убедилась, что Иван Семенович сердится на меня. Да и в прошлом ничего плохого его супруге я не сделала. Могла бы, наверное, оступиться (трудно быть абсолютно безупречным человеком), но Бог этого не допустил, дав мне понять, что недостоин полюбившийся мне человек тех чувств, которые я к нему питала. Не за что было, повторяю, мстить мне. Она сумела, интригуя, удержать его, когда нас так влекло друг к другу. А теперь, когда он, можно сказать, был уже прикован к постели и я ей, жене его, ничем не угрожала, было бы просто глупо издалека наброситься на меня. А Дарья Дмитриевна, если учесть, что ей в течение пятидесяти семи лет с небольшими перерывами удалось держать мужа, не считающего себя обязанным быть верным своей сожительнице, в ежовых рукавицах и не допустить развода, вовсе не дура. Нет, — сделала я окончательный вывод из своих рассуждений, — не ее это проделка. Но если не ее, то чья же? В тех краях, где Ненашевы обитали в то время, когда готовилось второе издание главного романа Ненашева, о моем существовании, кроме Дарьи Дмитриевны, знал только один человек, сам Иван Семенович. Следовательно, именно он и внес это "исправление" в текст своего романа. Для того, чтобы убрать одно слово и вписать другое, много времени и сил не надо. Но что заставило его в период между 1994 и 2001 годом вспомнить меня, причем не по-хорошему, а по-плохому. Что-то, значит, произошло в моей жизни, что задело его за живое. А что же произошло со мной в эти годы — когда началась перестройка? И была объявлена гласность? В 1995 году написала я свой первый роман, издала его в 1998. В 1999 — вторую книгу. В двухтысячном — третью. Затем еще три, но уже после смерти Ивана Семеновича. О нем самом в первых трех не было сказано ни слова. Как видно, от кого-то узнал он, что я после длительного молчания, которое объяснялось тем, что без чьей-либо поддержки просто невозможно было напечататься, снова стала я писать. И это не обрадовало его, а разозлило. Как это, мол, так: он перестал меня опекать, а я писать не бросила?! Возмутительно просто. Это его ехидное словечко "раскудахтавшись" относится, конечно, не к тому, что я раньше писала, а к тому, что издавала теперь. Не мог же он высмеивать то, что раньше одобрял, что печаталось при его содействии. Но как он узнал, что я снова занялась творчеством? От кого? Как это от кого? От Чижовкина, разумеется. Вбила себе в голову, что поссорились они друг с другом. Да за прошедшие с тех пор тридцать лет десять раз можно было поссориться и помириться. Помирились они, стало быть, уже давно и переписывались. Возможно даже встречались хоть изредка. Чижовкин жил уже в Москве. А Ненашев там бывал, конечно. Кто из писателей не бывает в столице? А Чижовкин время от времени бывает в Магнитогорске, куда каждое лето приезжаю и я. Мы с ним там общаемся. Книги свои друг другу дарим. Он мне те, что издавал до перестройки, я ему — то, что стала издавать после нее. Вот и весь секрет. По всей вероятности, что-то из написанного мною Иван Семенович имел возможность прочитать. Прочитал. И что же? Пришел к выводу, что мои труды достойны иронии? Не может быть! Почему я так уверена в этом? Потому что нашла подтверждение этому в тексте его главной книги. Чтобы доказать читателю свою правоту, выпишу отрывок из той главы, где идет речь как бы о другой женщине, а на самом деле обо мне, и проанализирую его, дав комментарии в скобках.