Упорно жила ненавистная мысль — уйдет в страну Молчания раньше окончания гробницы, наследник, одержимый стремлением увековечить себя, начнет строить свою пирамиду, отцову же забросает мусором, песком, необожженными кирпичами. Немало примеров в прошлом. Он пристально всматривался в лица старших детей. Пока еще не решил, кто будет преемником — Хауфра или Джедефра. Сыновья смущались, не зная причины его подозрительных взглядов.
Запомнился пугающий разговор, когда он сидел в тени густых кустов, дремал. Подошли Хауфра и Бауфра, присели на скамью, не зная, что в двух шагах сидел отец.
— Уж несколько лет занимаемся делами управления страной. Только мне думается, никогда не было такого настроения у низшего люда. Такие злые слова иной раз услышишь, делается не по себе. Да хранит нас всех всемогущий Ра! Семь и семь раз надо припасть к его защите. Простолюдины говорят, что отец наш, да будет он жив, здоров и невредим, довел людей до нищеты. Да еще два неурожайных года. Пахарей много умерло, покалечились тяжелыми камнями. Всегда так было: кто беден, тот враг. Не имеющий вещей не будет другом того, у кого их много. Да будут простерты над нами хранительные силы богов. И жрецы ворчат, много богатств отдали Ахмет Хуфу.
— И я слышал много такого. Идешь иной раз в темноте неузнанный и слышишь разговоры, от которых холодок пройдет по спине, — подтвердил Хауфра, — уж не бунтом ли грозит нам народ? Не хочется верить.
— До этого, думаю не дойдет. Народ Кемет привык к тому, что на троне живой бог. Да еще в этом году будет хороший урожай, простолюдины успокоятся. Мы же будем веселиться, проведем вечер в радости, как боги. Надо помнить: покинув землю, мы на нее не вернемся. Пойдем примем омовение после жары и пыли, и умастят нас рабы лучшим ливийским маслом.
Они ушли. И Хуфу поник, будто коснулось его грозное дыхание народного гнева. Страх вошел в сердце. Ведь в истории Кемет бывало такое жуткое — бунт низшего люда. И жрецы — эта наибольшая сила страны, хоть и покорны, но кто их знает... Заговоры ткутся всегда в глубокой тайне.
Фараон — будто в этом было спасенье — торопливо прошел во дворец и поднялся на крышу. Веяние с Великой Зелени* [25] освежило его. Яркий день и безмятежная голубизна неба утишили его страх, но он где-то затаился и Хуфу уже знал, что он будет навещать.
Он поделился своими опасениями с Хемиуном. Князь сумрачно усмехнулся.
— У нас много плеток, и все они в действии. Тысячи воинов с секирами, вооруженные стражники, да еще те, кто держит уши в неустанном внимании. И всех мы кормим, живут от нашей милости и щедрот. — Он задумался. — Вот с жрецами хуже. Не любят расставаться с накопленными богатствами, но храмы много получали от царей в прошлом. Да и то... Только словоточение. Им выгодно прославлять пирамиду, могущество фараона, призывать к поклонению богам. У тебя могучая поддержка от богатейшего храма Ра в Оне, да и столице — от храма Солнца. О жрецах нечего беспокоиться. Им нужно поклонение народа храмам и вера в силу живого бога.
— Да низойдет на тебя всякая благодать — здоровье, богатство, высокая мудрость, долгая жизнь и счастье детей. Успокоил ты меня, — горячо благодарил фараон племянника.
Хемиун улыбнулся, почему-то жалким показался всемогущий дядя со всеми его страхами. Он подошел к Ахет Хуфу, привязавшей его жизнь к себе, как цепями.
НА БАЗАРЕ
Начальник поселка строительных рабочих неожиданно для самого Руабена отпустил его на базар в Менфе.
До базара было далеко, около сорока тысяч локтей. Руабен встал рано. Свежее утро сверкало яркими красками над широкой долиной реки, полной жизни и движения. Он прошел через пригород — царскую резиденцию. Роскошные особняки были обнесены глухими высокими стенами. Над ними свешивались густые ветви сикимор, или смоковниц. Верхушки виноградных лоз гибкими ветвями вырывались к солнцу и темной резной бахромой оттеняли стены. За ними текла жизнь богатая, сытая, роскошная. Оттуда доносились голоса детей, смех, разговоры слуг. В воздухе распространялись дразнящие запахи вкусной еды.
С предместьями, поселками простолюдинов, ремесленников, рыбаков и моряков, живших на окраинах, Белая Стена, или Менфе — столица всемогущего Хуфу — была огромна. Предки ремесленников, поселившиеся здесь в незапамятные времена, окружили свои хижины садами и огородами. Давно посаженные деревья буйно разрослись и, перемешавшись с любимыми здесь виноградными лозами, совсем закрыли убогие хижины. Но жители в особых строениях и не нуждались. Жизнь, в основном, протекала во дворах, где стояли очаги для пищи, здесь же и ели, сидя на тростниковых циновках.
По дороге Руабену часто попадались храмы, окруженные густыми рощами. Статные стволы пальм с гордыми кронами чеканно вырисовывались на чистой синеве неба. Они господствовали над строениями и чуть колыхались от северного ветра, несущего влагу и свежесть с Великой Зелени. Перед храмами были открытые площадки с жертвенниками, на которых приносили жертвы богам в празднества.
День был праздничный, и к базару во всех направлениях устремился народ. Маленькие ослики бодро тащили грузы или седоков, ноги которых спускались почти до земли.
Было уже позднее утро, когда он вместе с другими подошел к базару, близость которого чувствовалась по доносившемуся гвалту. Он враз попал в крикливую сутолоку.
Базар в городе Менфе был огромный и славился по Черной Земле. Из окрестных селений привозили и приносили в прожорливую столицу всевозможные продукты и изделия.
Руабен вошел в пищевые ряды. Большие корзины с луком, чесноком, петрушкой, огурцами и редькой окружили его своими резкими запахами и с особой силой обострили чувство голода, от которого он давно уже не мог избавиться. Ряды корзин с прозрачными, туго налитыми виноградными кистями зазывали своей свежестью. Каких только не было здесь сортов! И здесь же груды фиников, орехов и каких-то незнакомых фруктов. Яркие, ароматные, они радовали глаза и вызывали судороги в пустом желудке. Он поспешил пройти, но попал в хлебные ряды. Зычными голосами зазывали владельцы покупателей:
— Свежие лепешки! Свежие лепешки!
— Горячие пирожки! Вкусные пирожки!
От манящих запахов Руабену стало совсем дурно. А кругом разносился тонкий аромат медовых сладостей, печенья разных цветов и форм. Он почти пробежал это место и попал к рыбникам. В больших двуручных корзинах трепетала и переливалась жемчужной чешуей всевозможная рыба — щедрые дары реки. С запахом влажного речного ила смешивался резкий всепобеждающий привкус соленой вяленой рыбы, нанизанной на тонкие веревки.
Вокруг шел бойкий обмен. Владельцы продуктов и вещей спорили и торговались с покупателями, у которых через плечо висели мешочки с зерном. При расплате зерно замерялось кружками определенной емкости. Но Руабен все это видел мельком, хотя посмотреть было интересно. Нестерпимо хотелось есть, он торопливо вышел на окраину базара. Оглянулся. Здесь было свободно. Стояли, понурившись, ослики, боязливо вздрагивали привязанные антилопы. На земле из корзины высовывали головы гуси, похожие в своем движении на змей. Один из них недовольно гоготал. Около гусей, видимо, ремесленник держал в руках блестящие медные тесло и топор. Оживленно торговался с хозяином. В ожидании покупателей переминались у мешков с ячменем и пшеницей земледельцы. Рядом продавались общипанные птичьи тушки. Продавцы из местных селений предлагали небольшие стволы пальм и акаций. Важные купцы стояли со слоновыми бивнями и связками страусовых перьев. Он прошел дальше. Здесь продавали полотно, пестрое или в полоску, и тончайший прозрачный льняной виссон. Были здесь и толстые, плетенные из болотных трав передники для бедняков. Он внимательно посмотрел на красивые пестрые ткани — вспомнилась Мери.