Соколов. – Кто вам это сообщал?
Хвостов. – Мне говорили, что это было рассказано со слов духовника Васильева.
Соколов. – У Распутина они находились под известным религиозным влиянием. Вероятно, около них был и кружок культурных, образованных людей, с которыми они совещались? Не можете ли вы характеризовать этот кружок?
Хвостов. – Там часто бывал гр. Пален… Я сказал Вырубовой: «Как же вы говорите, что императрица не за немцев, а Пален там всегда торчит?…» (Пален был мой враг.) На это Вырубова сказала, что Пален там просто бывает… Воейков держался Распутиным, и Андроников был его осведомителем по разным политическим делам. (Я проверял потом: Андроников действовал через некоторых командиров.)… Воейков, когда с ним приходилось говорить о Распутине, разводил руками и говорил, что он ничего не может поделать, что он бессилен… Так как с ним был хорош Пильц, то я напускал Пильца, с которым я был в хороших отношениях, и он точил Воейкова и осведомлял меня, что Воейков говорит по этому поводу: он заявлял, что он его убедил, что он понимает, но дальше этого не пошло. Может быть, Воейков боялся сказать… По крайней мере, Кауфман Туркестанский, с которым я в хороших отношениях, тоже имел разговор и потерпел фиаско… Но меня интересовал с точки зрения немецкого влияния Фредерикс: мне кажется, он выжил из ума окончательно (например, в Ставке, он раз чуть в окно не вышел вместо двери)…
Председатель. – А из фрейлин кто?
Хвостов. – Там были: Воейков, Фредерикс, Пален, кн. Н.Д. Голицын, – по делам благотворения… Потом гоф-лектриса Шнейдер, которая там пела и читала; статс-дама Нарышкина (но она политических дел не касалась: могла оказать протекцию). Придворная партия Александры Федоровны хотела провести кого-нибудь из своих людей, но мне получить кого-нибудь из придворной партии не хотелось. Мне хотелось взять человека, который, с моей точки зрения, был бы добропорядочный и ограниченный настолько, что не может иметь особого влияния. Надо иметь кого-нибудь… Просто взять – нельзя, потому что надо иметь поддержку при дворе: я остановился на Татищеве,[*] – человеке в высшей степени порядочном…
Соколов. – Кто из политических друзей мог иметь на императрицу влияние? Был ли у нее кружок лиц, с которыми она советовалась о политических делах?
Хвостов. – Я такого кружка не знаю. Там были две-три молоденькие фрейлины… Я имел разговор по этому поводу с бывшим императором. Я говорил ему: «Вас окружают лица и разные кружки» (я повторил его слова): – «Каждый желает что-нибудь выманить, каждый из них желает, очевидно, что-нибудь получить»… Так что, если у вас будут о чем-нибудь ходатайствовать или что-нибудь проводить, – я на то и министр внутренних дел: если вы мне скажете, я расследую первопричину: какой из кружков может производить давление на того или этого генерал-адъютанта… Я говорил ему, что эти генерал-адъютанты могут быть под подозрением… Он сказал мне: «Неужели вы думаете, что на меня может кто-нибудь влиять, что я могу поддаваться влияниям? – Мы с императрицей никого не видим, ни с кем не советуемся: вместе решаем вопросы»… Как мне приходилось выяснить через дворцовую прислугу (чтоб знать, что делается во дворце) – они, действительно, сидят втроем: Александра Федоровна, Николай II и Вырубова… Саблин чаще других бывал…
Соколов. – Его должность какая?
Хвостов. – Дежурный флигель-адъютант… Сестра Вырубовой (Пистолькорс) бывала, как ее сестра: она там пела дуэты с бывшей императрицей, пела английские романсы, – это я знаю, так как видел сам эти романсы… Она была сама не самостоятельной величиной, а так сказать – при Вырубовой. И к ней благосклонно относился Распутин, т.-е. – так говорят… Он на нее смотрел не как на политическую величину, и чрез нее никаких просьб не проводилось. Она просила меня одного флигель-адъютанта провести в вице-губернаторы… А между тем, будучи там (так как она пела дуэты), она имела возможность только намекнуть императрице или кому-нибудь другому, и этот флигель-адъютант был бы сделан губернатором, не только вице-губернатором… Настолько ее политическое влияние было мало, что я даже не обратил внимания на ее просьбу: это не была политическая величина. Там был еще близкий человек – Нилов, но он относился враждебно… Нилов – пьяный человек, и его любили за морскую грубость, потому что, будто бы, за этой грубостью скрывается правдивость, чистота: если человек груб, думают, что он правдив… Там всегда было искреннее страстное стремление услышать правду, но всегда нападали – то на Распутина, то на глупого морского волка… Потом – Саблин; мне представляется совершенно ясным, что это был человек преданный, но человек бедный… При дворе жить без средств трудно, а они не догадывались никогда для своих приближенных сделать в денежном отношении жизнь приличной, как это делалось раньше… Что же? Несчастный флигель-адъютант живет на две с половиной тысячи: ведь этого на чаи не хватает!… Лакеев, гоф-фурьеров сто человек: всем надо дать на чай – и как давать… Откуда взять? – Жалованья всего две с половиной тысячи; в чины их не производят, потому что сам император полковник и о чинах не думает; они отстали от своих сверстников, они только что в генералы произведены, а их сверстники давно уже генерал-лейтенанты!… Денег нет, – он и связывается с какими-нибудь господами: то с Манасевичем-Мануйловым, то с золотопромышленным обществом, или играет на бирже: нужно же как-нибудь промышлять!… Вот как мне кажется… А, может быть, Мануйлов его уловил…
Соколов. – А у самого Саблина политическая программа была?
Хвостов. – Не думаю… Политическая твердость и преданность – да: это человек исполнительный… Они выбирали таких людей, и положение их было трагическое. Говоришь одному, говоришь другому, – каждый с вами соглашается; но сказать там – никто не смеет!… Целый вечер – в шахматы, в шашки: могли бы сказать, но не смеют… При дворе было шестнадцать, семнадцать, приблизительно: Нарышкин, Долгорукий,[*] Бенкендорф, Мейендорф, и т.д. Каждый из них следил за другим с страшной ревностью и боялся, как бы другой не получил больше, чем, по военному чину, ему полагается. Эта слежка за тем, чтобы один через другого не перепрыгнул, не попал бы в министры двора, создавала полную нивелировку: никто не смеет ничего сказать, у каждого из них своя роль. Скажешь им что-нибудь, – они говорят: «Я только двери открываю!» или: «Я только в шахматы играю!»… И тот считался тактичнее, который о политике никогда не упоминал. По отношению к Распутину они делились на две части: все знали о нем, но некоторые вели знакомство и пытались на него опереться, а некоторые с ним совершенно не были знакомы… Так, например, Нарышкина, старая женщина, жившая здесь постоянно, когда с ней заговоришь о Распутине, то она говорит, что она такого не знает. Между тем она остается там служить… Ведь Тютчева, когда узнала о нем, не стала служить, а Нарышкина, которая знает о нем, видит его влияние, говорит: «Я не знаю, нет!… Я не знаю его, – я закрываю глаза»… Фредерикс, который видит, что Распутин ведет к гибели, когда ему говоришь об этом, отвечает: «Нет, я такого не знаю!… Я этого мужика не знаю»… – Таково желание: и оставаться там и, вместе с тем, закрывать глаза на подобные явления… Нилов, как мне передавали, пробовал действовать против Распутина… Но раз или два его оборвали, – и он перестал… Он стал вести свои дела насчет выпивки, не касаясь уже насчет политики… Воейков, единственный человек, который, как мне казалось, мог что-нибудь сделать; но и тот клялся, что он влиял, но из этого ничего не вышло… В последний раз (когда я получил отставку), я все ему объяснил, – он сказал мне: «Да, что же делать, мы все идем к гибели!»…
Соколов. – Вам известно его отношение к Германии с одной стороны, и к союзу нашему с Англией, Францией и Италией – с другой?
Хвостов. – Я с ним беседовал по этому поводу: он, в этом отношении, был определенно за войну… Может быть, потому, что он знал мое мнение…
Соколов. – Граф Фредерикс имел большое личное влияние на Царское Село?
Хвостов. – Бог его знает…
Соколов. – Может быть у него были другие лица, влиявшие на бывшего императора: его личный секретарь, чиновник для поручений?
Хвостов. – Я не знаю. Я знал только, что его дочь за Воейковым…
Соколов. – А лиц, окружавших Воейкова и Фредерикса, вы не знали?
Хвостов. – После меня появился какой-то Гротгус…[*]
Соколов. – А Гротгуса вы сами не знаете?
Хвостов. – Нет. Потом, Мейендорф, Бенкендорф, – они производили вполне казачье впечатление: ходили в папахах…