Дочь Сильвии меня любила и знала, что я ее люблю, хотя я и никогда не решился бы объясниться; Однако она тщательно избегала мне это показать. Она опасалась поощрить меня к тому, чтобы потребовать от нее милостей, и, будучи неуверенна, что у нее хватит сил мне в этом отказать, боялась после этого меня потерять. Ее мать и отец предназначали ее Клеману, который в течение трех лет обучал ее игре на клавесине, она его знала и не имела оснований отказываться, поскольку, хотя и не будучи в него влюбленной, она его не ненавидела. Зная, что он ей предназначен, она смотрела на него с удовольствием. Самая удачная партия для хорошо образованных девушек — это предаться в руки Гименея без участия Амура, и они этому не противятся. Кажется, они знают, что их мужья не созданы, чтобы стать их возлюбленными. То же соображение, в основном, царит в Париже и среди мужчин. Французы ревнивы по отношению к своим любовницам, но никогда — к своим женам; но учитель клавесина Клеман был, по-видимому, влюблен в свою ученицу, и она была страшно довольна, что я это замечал. Она знала, что эта уверенность заставит меня, в конце концов, объясниться, и она не ошиблась. Я решился после отъезда м-ль де ла М-р, и в этом раскаялся. После моего объяснения Клеман был уволен, но я оказался в худшем положении. Мужчина, который заявляет о своей влюбленности иначе, чем пантомимой, должен отправляться в школу. Три дня спустя после отъезда Тирета я поехал в ла Вийетт отнести ему весь его багаж, и м-м XXХ встретила меня с удовольствием. В тот момент, когда мы садились за стол, приехал аббат Форже. Этот ригорист, который в Париже демонстрировал по отношению ко мне большую дружбу, за обедом ни разу не взглянул на меня, и то же — по отношению к Тирета. Но тот потерял, наконец, спокойствие к десерту. Он встал из-за стола первым, попросив м-м XXХ извещать его каждый раз, когда за ее столом будет этот месье, с которым та сразу же и удалилась. Тирета повел меня посмотреть свою комнату, которая, естественно, соседствовала с комнатой мадам. Пока он размещал свои вещи, мадемуазель отвела меня осмотреть мое жилище. Это была хорошенькая комната на первом этаже; ее комната была напротив. Я продемонстрировал ей, с какой легкостью я смогу пройти к ней, когда все улягутся, но она ответила мне, что ее кровать слишком мала, и это она придет ко мне.
Она рассказала мне про все те глупости, что проделывала ее тетушка с Тирета.
— Она полагает, — сказала мне она, — что мы не догадываемся, что он спит с ней. Она позвонила сегодня утром в одиннадцать часов и приказала мне пойти спросить у него, хорошо ли он спал ночью. Видя его несмятую постель, я спросила у него, не провел ли он ночь за письмом. Он сказал мне, что да, попросив ничего не рассказывать мадам.
— Он тебе строит глазки?
— Нет. Но тем не менее. С его небольшим умом он должен все же понимать, что он достоин презрения.
— Почему?
— Потому что моя тетя ему платит.
— Ты мне тоже платишь.
— Это правда, но той же монетой, что и ты мне.
Ее тетя говорила, что у нее нет ума, и сама так думала. Но у нее был ум и добродетель, и я бы ее никогда не обольстил, если бы она не была воспитана в монастыре бегинок.
Я вернулся к Тирета, где провел добрый час. Я спросил у него, доволен ли он своей ролью.
— Я исполняю ее без удовольствия, но поскольку это мне ничего не стоит, я не чувствую себя несчастным. Мне не нужно смотреть на ее лицо, а в остальном она вполне ничего.
— Она заботится о тебе?
— Она переполнена чувствами. Этим утром она не хотела, чтобы я пожелал ей доброго утра. Она говорит мне, что уверена, что ее отказ меня огорчит, но что я должен отдать предпочтение своему здоровью перед удовольствием.
Когда аббат Форж ушел и мадам осталась одна, мы пошли в ее комнату. Она приняла меня совершенно по-приятельски, обращаясь с Тирета как с ребенком, что выглядело совершенно возмутительно. Но мой бравый друг дарил ей свои ласки с такой добросовестностью, что я вынужден был залюбоваться. Она заверила его, что он больше не увидит аббата Форжа. Тот сказал, что она погибшая женщина в этом мире и в ином, и пригрозил покинуть ее, и она поймала его на слове.
К м-м XXХ пришла с визитом комедиантка по имени Кино, оставившая театр, соседка, а четверть часа спустя я увидел м-м Фавар с аббатом де Вуазенон, еще через четверть часа пришла м-ль Амелин с красивым мальчиком, которого она называла своим племянником и которого звали Шалабр; это было похоже на правду, но она не считала, что на этом основании она должна изображать его мать. Г-н Патон, пьемонтец, который был с ней, после многих упрашиваний организовал банк фараон и менее чем через два часа собрал деньги у всей компании, за исключением меня, поскольку я не играл. Я занимался только м-ль де ла М-р. Помимо всего, банкер был явный трус, но Тирета заметил это лишь после того, как проиграл все свои деньги и сотню луи на слово. Банкер, впрочем, бросил карты, и Тирета сказал ему на добром итальянском, что он жулик. Пьемонтец весьма хладнокровно ему ответил, что он ошибается. Я сказал, что Тирета пошутил, и заставил его, хотя и со смешком, в этом признаться. Он удалился в свою комнату. Дело не имело никакого продолжения, и Тирета признал, что был неправ. (Восемь лет спустя я увидел г-на Патона в Петербурге, а в 1767 году он был убит в Польше (Примечание автора на полях).)
Тем же вечером я сделал ему самое серьезное замечание. Я указал ему, что когда он садится играть, он должен составить свое мнение о банкере, который может быть и жуликом, но одновременно и храбрым, и соответственно, осмеливаясь ему это говорить, он рискует жизнью.
— Значит, я должен допустить, чтобы меня обкрадывали?
— Да, потому что у тебя есть выбор. Ты волен не играть.
— Клянусь богом, я не заплачу сотню луи.
— Советую тебе их заплатить, даже до того, как он их потребует.
Три четверти часа спустя, после того, как я лег, м-ль де ла М-р бросилась в мои объятия, и мы провели гораздо более сладкую ночь, чем предыдущая.
На другой день, позавтракав с м-м XXХ и ее дружком, я вернулся в Париж. Три или четыре дня спустя пришел Тирета мне сказать, что прибыл торговец из Дюнкерка, что он должен обедать у м-м XXХ и что она хочет, чтобы я пришел на обед. Я оделся с сокрушенным сердцем. Я не мог ни согласиться с этим браком, ни сделать то, что я мог бы, чтобы ему помешать. Я нашел м-ль де ла М-р более принаряженной, чем обычно.
Ваш жених, — сказал я, — не нуждается во всем этом великолепии, чтобы найти вас очаровательной.
— Моя тетя так не думает. Мне любопытно его увидеть, хотя, учитывая то, что вы говорили, я уверена, что он никогда не будет моим мужем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});