Вдруг явственно послышался скрип половиц. Показалось, кто-то тяжело ходит в соседней комнате, как раз над рабочим кабинетом Шторица.
Капитан Харалан опередил начальника полиции, молниеносно рванул дверь подозрительной комнаты. Увы! Нас ждало разочарование: комната была пуста. Возможно, кто-то ходил по чердаку. Нам не удалось это проверить.
Меблировка второй комнаты выглядела еще более скудно: полотняная подвесная койка;[137] плоский, свалявшийся от старости матрас; грубые серые простыни; шерстяное одеяло; два разнокалиберных стула; кувшин для воды и керамическая миска на камине; кое-какая одежонка, висевшая на плечиках; ларь, точнее дубовый сундук, служивший одновременно комодом и шкафом; в нем месье Штепарк обнаружил изрядное количество белья. В очаге не было ни крупицы золы.
По-видимому, в этой комнате жил старый слуга Герман. По донесению филеров, начальнику полиции было известно, что если окно первой спальни иногда открывалось для проветривания, то во второй, также выходившей во двор, оно всегда оставалось закрытым. Вещественным подтверждением этому служили оконные шпингалеты, едва проворачивавшиеся в своих гнездах и изъеденные ржавчиной оковки ставен.
И вторая комната пустовала. Мало надежды оставалось на чердак, бельведер и погреб, расположенный под кухней. Скорее всего, обитатели покинули свою берлогу, чтобы больше сюда не возвращаться.
— Не допускаете ли вы,— спросил я детектива,— что Вильгельм Шториц мог быть извещен о предстоящем обыске?
— Ни в коем случае, месье Видаль! Если только он не прятался в моем кабинете или в резиденции его превосходительства! А это совершенно исключено.
— Быть может, они заметили нас, когда мы шли по бульвару Текей?
— Допустим! Но как им удалось незамеченными выбраться из дому? 1
— С задней стороны, через поля…
— Они не успели бы перелезть через садовую ограду, ведь она очень высока, а с другой стороны — фортификационный[138]ров, его так просто не преодолеть.
Мнение сыщика сводилось к тому, что Вильгельм Шториц и Герман покинули дом до нашего прихода.
Мы вышли из второй комнаты через дверь, ведущую на площадку. Едва начали подниматься наверх, как на лестничном марше, соединявшем первый этаж с цокольным, раздался звук, как если бы кто-то поднимался или спускался по лестнице быстрым шагом, не заботясь об осторожности. И почти сразу услышали стук падения, сопровождаемый криком.
Наклонившись над перилами, мы увидели, что один из шпиков, оставленных на посту в коридоре, поднимался с полу, растирая поясницу и охая.
— Что стряслось, Людвиг? — крикнул ему месье Штепарк.
Тот объяснил, что стоял на второй ступеньке лестницы, когда его внимание привлек шум, который и нас заинтриговал. Обернувшись, чтобы выяснить причину шума, он внезапно опрокинулся на спину, серьезно повредив поясницу, как если бы кто-то потянул его за ноги. Он божился, уверяя, что ему помогли упасть. Верить в это не хотелось, поскольку агент на цокольном этаже был один-одинешенек — его коллега нес вахту у главного выхода во двор. Но, с другой стороны, мы уже видели слишком много невероятного!
Через минуту мы уже осматривали чердак, который освещался через узкие верхние оконца. И легко убедились, что он был совершенно пуст.
В центре чердака крутая приставная лестница вела к бельведеру. Туда можно было попасть через люк, его крышка откидывалась с помощью противовеса.
— Между прочим, люк открыт,— шепнул я месье Штепарку, поставившему ногу на первую перекладину лестницы.
— Действительно, месье Видаль! И оттуда сильно дует. Вот откуда шум, который мы слышали. Сегодня очень ветрено, и флюгер скрипит на крыше.
— Однако мне кажется, это были все-таки шаги…
— Но здесь никого нет…
— А наверху?
— В этой поднебесной собачьей конуре?
Капитан Харалан в разговор не вступал. Он ограничился кратким: «Пошли!» — и указал на бельведер.
Детектив первым преодолел крутой подъем, придерживаясь за толстую веревку, свисавшую до самого пола, некое подобие перил.
Капитан Харалан, а затем и я поднялись следом. Помещение бельведера напоминало квадратную клетку, примерно восемь на восемь футов и высотой около двенадцати.
Здесь было сумрачно, невзирая на окна между опорными стойками, врезанными в балки двускатной крыши. Плотные занавески задерживали дневной свет. Стоило их поднять,— потоки солнца хлынули через стекла.
С четырех сторон бельведера взгляд охватывал весь город. Обзор был более широкий, чем с террасы особняка Родерихов, но все же меньший, чем с высоты собора Сент-Михай или башни крепости.
Вдали за бульваром я снова увидел Дунай. Город простирался к югу. Его панорамный[139] силуэт[140] определяли самые высокие точки — шпиль кафедрального собора, каланча городской ратуши, башня на холме Вольканг… А вокруг — необозримые просторы пушты с цепочкой далеких гор на горизонте.
Как вы догадались, и в бельведере никого не оказалось, как и во всем доме. Обыск не дал никаких результатов. Тайна дома Шторица так и осталась нераскрытой.
Поначалу я думал, что бельведер служил хозяину для астрономических наблюдений и здесь должны находиться приборы для изучения неба. Но я ошибся. Кроме стола и кресла, в клетушке ничего не было.
На столе лежали несколько листков бумаги и тот самый номер газеты, из которой я узнал о грядущей годовщине смерти Отто Шторица.
Несомненно, именно здесь отдыхал Шториц-сын, выходя из рабочего кабинета, а точнее — из лаборатории. В любом случае он прочел газетную публикацию, отмеченную, по-видимому, собственноручно жирным красным крестом.
Внезапно раздался крик Харалана, в нем слились воедино удивление и ярость.
На полке, прикрепленной к одной из стоек, капитан заметил картонную коробку и поспешил открыть ее.
Что же он там обнаружил?
Свадебный венок сестры, похищенный накануне!
Это уже была улика.
Глава X
Да, в нашем распоряжении было вещественное доказательство. На совести Вильгельма Шторица эта странная кража. Что двигало вором? Романтическое чувство? Никакого разумного объяснения этой кражи не было.
— Теперь вы больше не сомневаетесь, дорогой Видаль, что все это дело рук проклятого пруссака?! — Голос Харалана дрожал от гнева.
Месье Штепарк молча размышлял. В этом необычном деле слишком много неясностей. Вина Вильгельма Шторица несомненна, но неизвестны побудительные мотивы его действий, и не было ни малейшей уверенности когда-нибудь об этом узнать.