Неохватные дубовые стволы светились в темноте гнилушечным светом. Пролетела над головой на мягких крыльях, ухнула сова. И снова небо озарилось огненным, скользящим к окоему звездопадом. Свистящие свечи, искры, россыпи алых, зеленых и золотых цветов разлетались в вышине и падали, очерчивая небесный свод. Тяжело вздрагивал воздух. И опять минута тишины — такая, что слышно бьющееся рядом сердце.
— Смотри, как красиво.
Звезды и сполохи огненной потехи пригасли, и стал заметным в траве блеск ночных фиалок. Лель поставил вуивр в траву, и ночная роса холодом ожгла босые ноги.
— Это будет здесь?
Домес сглотнул.
— Я не хочу пользоваться твоим отчаяньем. Это нечестно.
— Люби меня.
Поляна в проблесках фейерверков становилась то алой, то синей, то серебряной. Холодила нагую кожу роса. Тонко пахли ночные фиалки — любки, ночницы. Их белые цветы светились в темной траве, словно отражения звезд. И над ними вились голубоватые мотыльки.
Худые, плотно стиснутые дома — всяк со своим лицом — с ярко раскрашенными фасадами выглядели сегодня по-особенному нарядно и празднично. К цветочным горшкам и ящикам, вывешенным вдоль балконов, прибавились ленты и ковры. Венки и гирлянды обвивали водостоки и печные трубы. А на веревках, протянутых над ущельями улиц, болталось не выстиранное белье, а хоругви Корабельщика и его святых: синие и белые полотнища. А еще штандарт домеса и флаги с гербами нобилей Северного королевства: горным бараном Элейде, песчаной рысью Бэстеда, тростником Ресканы, лебедем Лоэнгрина и нетопырем Поведи. Опорные столбы террас, фонари обвивали плети вьющихся роз, словно подгадав под праздник, раскрылись алые, багряные, розовые бутоны. И соленый ветер с моря мел вдоль стен лепестки. За ставни и наличники были заткнуты березовые ветки, растрепанные букеты касатиков, аспарагуса и мелких полевых цветов, похожих на брызги красок с кисти уличного художника.
С рассвета город был на ногах, весело гудел, поражал красотой праздничных уборов, теснился толпой, глядя на устремляющихся к турнирному полю всадников. И сам тек туда бурным приливом, то распадаясь на рукава, то соединяясь вновь, выплескивая уличных торговцев и лицедеев и снова затягивая в свой водоворот.
Эриль знобило от утренней свежести, и она куталась в алый шерстяной плащ с капюшоном. Он был единственным, что выбрала вуивр из предложенного настырными служанками гардероба, оставшись в бесформенной куртке поверх рубахи и тувий из тонкой кожи, и в высоких сапогах, пристегнув к поясу меч.
Когда она проснулась после безумной ночи в комнате с лежанкой у очага, Леля рядом не было. Вуивр испытала разом досаду и облегчение, и теперь мучилась предощущением, как же они взглянут друг другу в глаза. Возможно, озноб был вызван именно этим.
Батрисс стесняться не стала и теперь боком ехала на белой кобыле — как королева. В густо-голубом платье в тон глаз с бирюзовыми вставками, проглядывавшими сквозь разрезы в подоле и рукавах. Тесное платье подчеркивало все округлости фигуры, и контрабандистку приветствовали выкриками, то одобрительными, то скабрезными, то осуждающими. Тем более что она отказалась от вставки-шемиз, почти полностью выставив на обозрение подпертую жестким корсажем грудь.
Насмешки брюнетку не смущали, а поклонникам она чуть кивала головой со сложной прической, увенчанной сапфировой диадемой.
Дым тоже гляделся щеголем, точно павлин: в бирюзовой складчатой котте, перепоясанной широким ремнем, сюрко было дымчато-золотым, а длинные, до паха, чулки-кальцонес ярко-алыми. Паж на мохноногой лошадке вез за лекарем полосатую кошку на бархатной подушке, и было неясно, кого же громче приветствуют горожане. Впрочем, несколько брошенных в Дыма букетов показали вполне определенно, насколько он нравится женщинам.
Светлан Галь ехал по правую руку Эрили, на гнедой кобыле, выделяясь ярко-алой коттой поверх желтого сюрко. Шляпа с петушиным пером надвинута на изрезанный ранними морщинами лоб. Румяные щеки испещрены лиловыми прожилками, нос бугрист, а глаза напоминали горные ледяные озера. Пахло от Светлана вином, конским потом и духами. Казалось, придворный — и глава тайной полиции Имельды — был постоянно пьян. Но при этом вел себя учтиво и улыбался широко — как человек, которому нечего скрывать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А вот я чем интересуюсь, — скосил он на Дыма шалые синие глаза. — А у магичек месячные бывают?
Батрисс хихикнула, прижимая палец к пухлым губам.
— Не вижу поводов стесняться, — одарил ее широкой улыбкой Светлан. — Тут все люди взрослые, а в толпе за шумом меня не расслышат. А что мессир маг, так мне кошка одна на ушко нашептала.
— Тьфу! — выразил Дым досаду. — Да, мессир, месячные у ведьм бывают.
— Так это правда, когда деву к дубу юный упырь нашел привязанной, а под дубом старый спал?
— Э-э… — протянул маг неуверенно.
— Ну, молодой кровосос говорит: «Давай ее разопьем». А старый: «Нельзя, жалко». А молодой тогда спрашивает: «Вон, у тебя и зубов-то нет. И как ты живешь?» «А вот так и живу: от месяца до месяца»…
Батрисс громко расхохоталась, хотя байка и была с бородой. Наклонившись с седла, ткнула Дыма острым локтем в колено.
— Не хочу сводить все к досужим сплетням, — холодно заметил Дым. — А если мессир Светлан и вправду интересуется, то пусть приходит ко мне вечером и на свежую голову.
Глава тайной полиции осклабился и странно покачал головой. Дальнейший путь прошел в молчании.
Жесть и черепицу изогнутых крыш постепенно сменяли солома и дранка; сами дома становились ниже, окна подслеповатее. И вот уже конский цок громом отдается под низкой прохладной аркой городских ворот; плывет над головами назад позеленевшая выкружка, и Дорога Ушедших полого спускается с холма и заворачивает к городскому выгону, который на праздники превращен в турнирное поле.
И спешат, то догоняя, то отставая, туда конные и пешие.
Светлан подозвал торговку с большим плетеным коробом садовых фиалок и купил у нее все разом. Девушка аж покраснела от счастья и бросилась бегом. По букету Галь отдал Батрисс и Эрили, а остальные жестом сеятеля разбросал по дороге вместе с изрядной горстью меди, и задумчиво следил, как по-птичьи хватают налету дары те, кто оказался близко, как роются в пыли и едва не дерутся из-за денег.
— Как просто заставить людей согнуться, верно?
Спутники не ответили.
Нежно зеленела трава на турнирном поле, хотя совсем недолго оставалось до того, как ее взроют копытами и зальют кровью. По обе стороны от отмеченных флагами въездных ворот пестрели шатры со значками владельцев. А овал замыкали высокие ряды скамей с гомонящими зрителями. Запах стружки, смолы, духов, сена и сдобы витал над турнирным полем, заставляя ноздри вуивр дергаться.
Поддержав Эрили стремя, Галь подал ей тылом кверху ладонь, затянутую в кожаную перчатку с вышивкой, и повел по лестнице на помост под полосатой маркизой, вдоль которой развевались на высоких шестах королевские и городские штандарты с кораблями и ветками сирени. Скамьи здесь были тщательно оструганы и покрыты длинными полосатыми подушками, набитыми тростником, с перевязанными цветным шнуром горловинами. Шум в рядах угасал при приближении Эрили со свитой, чтобы с новой силой разразиться шушуканьем и ахами за спиной. Галь раскланивался по пути, небрежно касаясь узких полей шляпы пальцами свободной руки. И нашептывая спутнице на ухо, на кого стоит обратить внимание.
День был прохладный и солнечный. Люди собирались на турнир загодя. Те, кто могли себе это позволить — посылали слуг занять лучшие места. А на королевском помосте места были распределены заранее, распорядитель и стража строго следили, чтобы тут не уселся кто-либо другой, и потому личные гости домеса могли не торопиться.
Светлан провел их вдоль легкого ограждения туда, где конец скамьи почти утыкался в поручень обитого синим бархатом кресла и стоял, опираясь на глефу, охранник в голубом жупоне поверх кольчуги. Кресел с высокими удобными спинками было два, и Дым, глядя на них, жалобно вздохнул. Этот вздох разбудил дремлющего в кресле человечка в пестрых лохмотьях, напоминающего паука. Непропорциональная бритая голова с глазами больного бладхаунда, сидящая на хлипком теле, зевнула большим ртом, обнажив ряд желтых зубов.