Читать интересную книгу Шпионские и иные истории из архивов России и Франции - Петр Черкасов

Еще ничего не известно о том, в какой степени заговор распространился в глубь Империи, – осторожно заметил Ла Ферроне. – Здесь с беспокойством ожидают новостей из Москвы, где должно состояться принятие присяги»77.

Значительное место в депешах французского посла занимает оценка поведения молодого императора перед лицом мятежа, вспыхнувшего буквально у стен его резиденции. «…Думаю, нет необходимости объяснять, в какой степени это прискорбное событие потрясло Императора, – писал Ла Ферроне в своем первом донесении поздним вечером 14 декабря. – Но для тех, кто был свидетелем достойного поведения этого монарха, было очевидно его великодушие, его величественное спокойствие, его невозмутимое хладнокровие, которые восхищали с одинаковым энтузиазмом и войска, и старых генералов». По глубокому убеждению графа де Ла Ферроне, именно мужественное и твердое поведение Николая и не дало осуществиться замыслам заговорщиков, «навлекавших на Империю все беды анархии»78.

Французский посол, как следует из его донесений, вполне реалистично оценивал обстановку после подавления восстания. «Нет смысла скрывать, – отмечал Ла Ферроне, – что положение нового Императора критическое и очень трудное. Подавление этого первого мятежа не уничтожило умонастроений, царящих в среде молодых офицеров, и эти умонастроения вызывают серьезные опасения…

Многочисленные пороки во внутреннем управлении, всеобщая коррупция, наконец, двусмысленность и неустойчивость политической ситуации – все это чревато войной, к которой расположено национальное общественное мнение. Необходимость такой войны оправдывается интересами страны, ее считают необходимой и для поддержания достоинства государя, но, разумеется, против такой войны будет протестовать Европа. Таковы, господин барон, наиболее важные проблемы, перед которыми оказался молодой государь, тщетно ищущий вокруг себя людей, способных дать ему направляющие советы и оказать поддержку»79.

Говоря о возможной войне, способной отвлечь русское общество от пережитого в декабре 1825 года шока, граф де Ла Ферроне имел в виду двух восточных соседей России – Персию и Турцию. Забегая вперед, можно заметить, что французский дипломат не ошибся в своем прогнозе. Уже в середине 1826 года началась русско-персидская война, продолжавшаяся до февраля 1828 года, а уже в апреле того же года разгорелась война с Турцией, завершившаяся лишь в сентябре 1829 года.

В депеше, отправленной в Париж 31 декабря (н. с.) 1825 года Ла Ферроне констатировал: «Со времени прискорбных событий, случившихся 26/14 декабря, каждый истекший день, к сожалению, приносит нам все новые ужасающие подробности этого преступного замысла, и мы должны благодарить небо за быстрое и решительное пресечение мятежа. В этих трудных обстоятельствах императорское правительство проявило столько же мудрости, сколько и твердости. Благодаря принятым на месте событий мерам быстро был наведен порядок, и ничто более не нарушает спокойствия в столице.

Помимо многочисленных арестов, проведенных в ночь с 26/14 на 27/15 декабря, большинство главных участников мятежа сами отдали себя на милость государя. В ожидании, пока Следственная комиссия отделит виновных от тех, кто был задержан по ошибке, всех арестованных заключили в крепость»80.

1 января 1826 года Ла Ферроне вручил управляющему МИД России графу К. В. Нессельроде ноту, в которой выражалась полная поддержка действий русского правительства по подавлению мятежа.

В этот же день Николай I принял в Зимнем дворце глав иностранных дипломатических миссий и дал им развернутую официальную оценку последних событий в столице. По окончании общей аудиенции император попрощался с послами, попросив остаться графа де Ла Ферроне. О содержании состоявшегося между ними разговора тет-а-тет, который продолжался более часа, мы можем узнать из подробной депеши французского посла, отправленной им в Париж 5 января 1826 года81.

«Едва я закрыл за собой двери императорского кабинета, как Его Величество, взяв меня за плечи, с глазами полными слез, произнес: “Как я счастлив быть с вами и иметь возможность свободно излить душу другу, который сумеет понять меня! Представьте себе, какие эмоции и чувства обуревают меня на протяжении последнего месяца. Вы видите, мой друг, при каких обстоятельствах я вступаю на трон – молодой, неопытный, никогда не желавший и не мечтавший о верховной власти, – и вы должны понять, что происходит в моей душе. Скажу вам со всей откровенностью и искренностью: хотя теперь наши позиции по отношению друг к другу и приобрели иную форму, то уважение и та дружба, которые я к вам питаю, никогда не изменятся. Я ничего пока не знаю о характере отношений, которые политика может установить между императором России и послом короля Франции, но даю вам слово чести, что Николай навсегда останется для графа де Ла Ферроне тем же, кем он был для него до сих пор, и я очень надеюсь, что и вы останетесь тем же по отношению ко мне.

Вы только что стали свидетелем происшедших событий, когда я был вынужден еще до истечения первого дня моего царствования пролить кровь. Никто, быть может, за исключением вас и моей жены, не в состоянии понять ту нестерпимую боль, которую я испытал и которую обречен испытывать всю мою жизнь от воспоминаний об этом ужасном дне. Мои счастливые дни миновали, мой дорогой Ла Ферроне. Я всегда знал, сколь тягостен груз короны, и Бог свидетель, что я отказывался от нее до тех пор, пока невиданные обстоятельства не вынудили меня принять ее. Однако несчастные, которые подготовили этот гнусный заговор, поставили меня перед необходимостью действовать таким образом, как если бы я намеревался отобрать ее у того, кому она принадлежала”».

Далее Николай объяснил Ла Ферроне что побудило его, вопреки собственной воле, принять российскую корону, от которой категорически отказался законный наследник, его старший брат Константин. Конечно же, он, Николай, хорошо понимает настроения солдат, которых их командиры обманом вывели на Сенатскую площадь: солдаты уже присягнули на верность Константину и не могли взять в толк, почему они должны переприсягать другому императору. Этим солдатским неведением и воспользовались офицеры-мятежники.

«“Обстоятельства поставили меня перед необходимостью ради спасения столицы, а возможно, и Империи от ужасной катастрофы пролить кровь несчастных, которые в большинстве своем доказали самим своим мятежом, на что может их подвигнуть верность данной присяге и преданность командирам”. Император произносил эти слова с глазами полными слез, а рыдания мешали ему говорить, – отметил в своем донесении Ла Ферроне. – После минутного молчания он (император. – П. Ч.) продолжал: “Извините, мой дорогой граф, я знаю, что могу излить душу перед другом, открыть ему все мои страдания, не опасаясь, что он обвинит меня в слабости. Я уже это говорил и повторяю вновь: именно с вами я испытал первое мгновение облегчения. Я поверил в вашу дружбу в таких обстоятельствах, которых мы не могли и предположить – ни вы, ни я, – и в которых мы все еще находимся сегодня”»82.

Когда французский дипломат попытался перевести разговор на международные дела, молодой император сказал: «Сегодня я не буду говорить с вами о политике, поскольку эта сфера для меня совершенно новая»83.

В своих последующих донесениях в Париж граф де Ла Ферроне сообщал о полном восстановлении спокойствия и порядка в российской столице.

На фоне этих успокоительных заверений некоторым диссонансом прозвучала депеша, датированная 21 февраля (9 марта н. с.) 1826 года, в которой посол сообщил о распространившихся в Петербурге слухах о возможном новом восстании, приуроченном якобы к доставке в северную столицу из Таганрога тела покойного императора Александра I. Согласно этим слухам, готовился взрыв Казанского собора, в подземельях которого будто бы обнаружили большие запасы пороха. «Император ежедневно получает анонимные письма с угрозами его жизни, если инициаторы заговора 26 декабря будут приговорены к смерти, – с тревогой сообщал Ла Ферроне. – Полиция пока еще не сумела раскрыть авторов этих преступных сочинений, одно из которых совсем недавно было ему передано лично в тот момент, когда император садился на лошадь. Его Величество не обнаруживает никакого страха и продолжает, как ни в чем не бывало, показываться на публике и совершать свои обычные прогулки. Здесь повторяют слова государя, делающие ему честь: “Они хотят сделать из меня тирана или труса, но они не преуспеют ни в том, ни в другом”»84.

Как уверял свое правительство посол Франции, казнь пяти главных участников восстания не вызвала сочувственных по отношению к ним откликов в обществе, больше обсуждавшем подготовку к коронации молодого императора, которая должна была состояться в Москве 3 сентября. «Общественное мнение здесь, как и в Петербурге, поддерживает решительные действия правительства, – сообщал 5 августа 1826 года из первопрестольной граф де Ла Ферроне. – Сохраняется полное спокойствие, и всеобщее внимание приковано к предстоящим праздничным церемониям»85.