С падающими сумерками — мы опять уходили домой. Но на этот раз дорогой учитель не оглядывался и не вздыхал. Мы торопились в гостиницу, мы торопились уснуть, мы спешили навстречу желанному «завтра».
— Жю, вы, кажется, хотели пойти в кино.
— Но, дорогой учитель…
— Да, дитя мое, да, — вы хотели, и я думаю, что вы можете пойти в кино. Мы уедем и бог знает, когда вам еще придется побывать в кино.
— Но учитель, я не…
— Ничего, ничего, дитя мое, кино — это разумное развлечение и я думаю, господин Бартельс не будет возражать.
— Вы хотите в кино, Жюлль?
— Я не…
— Да, да, — он хочет и пусть идет!
Учитель сказал последние слова резким и раздраженным тоном, и хотя я и не думал ни о каком кино, и вообще не понимал, в чем дело, — я все же покорился. Бартельс и учитель свернули направо, а я поплелся к кино.
— Кино? Кино… Какое к черту кино! Ах, — да!
Тут только, у самого входа в театр, — я вспомнил и понял, почему спровадил меня дорогой учитель в кино. Это было условное слово.
«Ах, я — осел! Однако, у меня короткая память!»
Посмеиваясь над собственной забывчивостью, я направился к нашему водолазу — предупредить его о скором отъезде.
Это была значительная и торжественная минута! Вероятно, никто из нас никогда не забудет о ней, в особенности господин Бартельс.
— Итак, господа, мы можем выдать вам желаемую концессию, но…
О, эта пауза, — мне показалось, что мое сердце лопнет, прежде чем она окончится.
— …Но мы должны вас заранее предупредить, что, по имеющимся у нас данным, в указанной вами местности нет ценных залежей торфа и вообще нет залежей богатых ископаемых.
Говоривший замолк, и я отчетливо слышал в томительной тишине, как мое сердце отбивает бешеный такт.
— Собственно говоря…
Господин Бартельс произносил слова тяжело, словно ворочал камни.
— Говоря собственно… торф там… должен быть… Наш ученый… Оноре Туапрео…
Господин Бартельс обернулся и угрожающе прошипел:
— Да скажите же, черт вас побери! Онемели вы, что ли!
Я подтолкнул в бок дорогого учителя, — да простит бог мне мою грубость.
— Ммм… — замямлил учитель. — Ммм…
— Да? Я вас слушаю, уважаемый профессор!
— Видите ли, уважаемый господин чиновник…
Я дернул учителя за фалду.
— То есть, виноват, я хотел сказать — уважаемый господин Концесском… То есть, не то…
— Ну, да это неважно, — продолжайте!
— Да, конечно… Я продолжаю… Видите ли, я полагаю, что мы все-таки возьмем эту концессию, хотя, конечно, не сомневаемся в верности ваших данных…
— Но торф, торф, — скажите же про торф! — прошипел Бартельс.
— Да, торф…
На минуту, только на одну минуту дорогой учитель задумался.
— Собственно говоря, наша концессия собирается преследовать не столь коммерческие цели, как научные. А потому, торф, то есть, я хочу сказать, обилие торфа — для нас не особо существенно! Нас интересует геологическое строение местности, нас интересует профиль дна озера Гнилого, словом, если с вашей стороны не встречается возражений, — мы хотели бы получить эту концессию! — блестяще закончил Оноре Туапрео.
— Пожалуйста, господа, но вы предупреждены! Вот договор — и мы его можем подписать.
Господин Бартельс взволновался пуще прежнего.
— А пункт, пункт об озере тут есть?
— Да, конечно — вот он, редакция, указанная вами: «Все извлеченное со дна озера Гнилого, или из недр, ныне лежащих под водами озера Гнилого — поступает в полную собственность концессионеров, французских поданных господ Оноре Туапрео, Дэвида Бартельса и Жюлля Мэнна».
— И мы беспрепятственно сможем это вывезти?
— О, помилуйте, вы же видите: «собственность подданных». Международное право…
— Ах да, да, вы правы, — международное право… Ну, прекрасно, прекрасно!
— Итак, — мы приступим?
— О да, да, — приступим!
Что говорить обо мне, самом младшем из концессионеров, что говорить обо мне, если даже почтенные седины и не менее почтенная ученость Оноре Туапрео, если даже почтенное и не менее почтенное состояние Дэвида Бартельса не смогли удержать пера в их руках без колебательных движений, именуемых дрожью. Конечно, у меня отчаянно дрожала рука, когда я подписывал этот знаменитый договор, но все-таки я его подписал. Дальше — было как во сне, все было покрыто каким-то лихорадочным, волнующим туманом. Мы сидели в креслах и ждали, пока покончат все формальности. Мне казалось, что мы ждем уже целую вечность, что этому томительному ожиданию никогда не будет конца. Откуда-то издалека, так мне показалось, — донесся голос:
— Ну вот и все, господа! — Прошу вас, вы можете получить договор.
Господин Бартельс крепко ухватил заветную бумагу и основательно запрятал ее в свой объемистый бумажник.
— Итак, господа, — желаю вам успеха!
— Да, да, — благодарим!
— Спасибо!
— Ф-фу! — наконец-то мы вышли на улицу.
— Такси! Такси!
В изнеможении от пережитого волнения, мы ввалились в первый попавшийся такси.
— Пошел прямо!
Автомобиль мчался и мы блаженствовали, отдыхая, словно после тяжкого, утомительного труда.
— Ф-фух!
— Уф-ф!
Каждый отдувался на свой манер. Автомобиль мчался, мелькали дома, — мы приходили в себя. Господин Бартельс хитро подмигнул нам левым глазом, вынул бумажник и вытащил желанный договор, скрепленный подписями и печатями. Мы с вожделением щупали эту бумагу, мы смотрели ее на свет, мы гладили ее, словно это было живое существо.
— Хи-хи! — подхихикнул дорогой учитель.
— Ха-ха-ха! — ответил господин Бартельс.
— Ох-хо-хо-хо! — залился я.
Мы смеялись. Автомобиль мчался, а мы надрывались от смеха. Мы хохотали так, как никогда уже больше не будем смеяться.
— Ох, ха-ха… Не могу!
— Ослы! Торф… ха-ха-ха — торф! Вы слышите, господа, — торф!
— Ох-хо-хо, — ну и ослы! Отдать сокровища града Китежа!
— Хи-хи, в полную собственность французских подданных!
— Ох, не могу, помру, помру! Живот, ох, живот!
— Погодите! Стойте!
В воцарившейся тишине только шины шуршали.
— Погодите! Но вы уверены, профессор?
Голос Бартельса был суров и угрожающ.
— Как в том, что мы только что смеялись!
Дорогой учитель торжественно поднял руку.
— Уверены? Ха-ха-ха!
Опять засмеялся Бартельс. Опять захихикал дорогой учитель. Опять захохотал я.
Автомобиль выезжал за город. Мы смеялись.
13
Это озеро и в самом деле оказалось гнилым. Наша экспедиция двое суток тащилась вязким болотом. То и дело загрузала одна из подвод. Лошадь, тяжело ходя взмыленными боками, бесцельно билась в вязкой грязи и в конце концов затихала в изнеможении. Сбегались на помощь бородатые подводчики. Они хватались жилистыми руками за колеса. Подпирали увязшую телегу широкими плечами. Пронзительно и дико кричали на лошадь. Они не жалели своих сил. Они не жалели своих, лошадиных и вообще чьих-то — неизвестных— матерей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});