Читать интересную книгу Банкетный зал (сборник) - Виктория Токарева

Все-таки дядя Коля лучше. С ним не соскучишься.

Моя мачеха любит говорить: «Это не та лошадь, на которую можно ставить». Если, следуя поговорке, представить: моя жизнь – ипподром, я – игрок, а лошадь – госпожа удача, то получается, что сегодня по кругу бегают только чужие бракованные лошади.

Однажды мы с мачехой бежали по улице, торопились в кино, а посреди дороги полулежал районный алкоголик – но не дядя Коля, а другой. Он пытался подняться, но валился на бок. Снова пытался и снова падал и сквозь мрак своего сознания не мог понять – что ему мешает.

Люди шли мимо и обходили этого человека, как предмет.

Я посмотрела на мачеху и сказала:

– Если бы мы не торопились, мы бы отвели его домой. Правда?

– Ну конечно, – сказала мачеха.

Мы оглянулись, и угрызения совести коснулись нашей души.

– Вот, – сказала мачеха. – Никогда не попадай под ситуацию.

– Чего? – не поняла я.

– Бывает, что человек выше ситуации, а бывает ситуация выше человека. Никогда не позволяй ситуации стать выше себя.

На мой подоконник сел белый голубь. Это голубь-детеныш, похожий на сильно переросшего воробья.

Я медленно приоткрываю окно, обжигаюсь зимним воздухом, жду, что голубь испугается и улетит, но он сидит и не шелохнется. Потом повернул голову и смотрит мне в самые зрачки.

К дому подкатил синий «Москвич», и оттуда вылез брат Софки Медведевой Александр Медведев в синей дубленке и в лисьей шапке. Он живет на Арбате, а его родители в нашем доме, поэтому я его иногда вижу.

Александр – эстрадный певец. Он постоянно выступает по телевизору, скачет с микрофоном в своих умопомрачительных сюртучках, и все девушки млеют перед экраном.

Бывают дни, когда он поет по радио, по телевизору, выступает в печатной дискуссии насчет современной эстрадной песни, и тогда кажется, что весь мир занят только одним человеком.

Александр, должно быть, устает от такой нагрузки и время от времени приезжает к родителям, чтобы припасть к своим корням и зарядиться для дальнейшей жизни.

Однажды, полгода назад, я зашла к Софке что-то взять у нее или, наоборот, что-то отдать. Дверь отворил Александр. Он посмотрел на меня и сказал: «Простите, я не могу подать вам руку, она у меня в водке, я ставлю компресс собаке».

Я ушла тогда, спустилась пешком до третьего этажа, остановилась возле лестничного окна и долго не могла двинуться с места. Мне показалось, что мимо меня, как бригантина в парусах, прошла неведомая мне прекрасная жизнь, а я осталась стоять одна на необитаемом острове.

На другой день я пришла в ателье и сказала, что видела Александра Медведева.

– Ну как? – спросили девчонки.

– У него руки в водке были, – безразлично сказала я.

– А он что, водку руками черпает? – спросил Игорь Корнеев.

Это была ревность.

Голубь прошелся по карнизу, а Александр Медведев присел на корточки и рассматривает в колесе какую-то гаечку.

Я стою у окна в низенькой светелке с низенькими потолками, а юный белый голубь чертит надо мной крылом.

Сейчас Александр выпрямится и уйдет.

Я выдергиваю из шкафа шубу моей мачехи и ныряю в нежный мех. Это не шуба, а манто. В нем нет застежки, оно просто запахивается и придерживается рукой. Рука должна быть в высокой перчатке, потому что рукав чуть ниже локтя.

Мачеха говорит, что это манто нужно ей исключительно для самоутверждения, потому что для тепла и удобства у нее есть старое драповое пальто.

Мех обнимает меня, я хорошею в ту же самую секунду и чувствую себя не портнихой детского ателье, а женой местного миллионера Алекса. Я небрежно запахиваю манто и бегу вниз. Сначала по лестнице. Потом по улице.

Я бегу мимо Александра и смотрю перед собой.

Он поворачивает голову и смотрит на меня. Он – на меня, а я перед собой.

– Привет! Ты чего не здороваешься?

Он говорит мне «ты», потому что я подруга и ровесница его сестры, представитель какой-то второстепенной для него жизни.

Я останавливаюсь и медленным движением поворачиваю голову в его сторону, смотрю с усталым недоумением: дескать, много тут вас ходит, эстрадных певцов. Со всеми здоровайся, больше ни на что времени не останется.

Он поднялся, подошел ко мне – элегантный, иноземный.

Александр и Софка – полукровки. Отец у них русский, а мать испанка. Росита. Ее вывезли из Испании в тридцать шестом году, и она тут жила и росла, чтобы однажды встретить русского парня и в звездный час зачать сына.

Александр и Софка очень похожи между собой, одни и те же черты. Но в женском лице эти черты сложились неинтересно, а Александр красавец: лицо нежно-смуглое, глаза будто нарисованы, каждая ресничка читается.

Он смотрит на меня, будто что-то вычисляет, потом вдруг говорит:

– У меня к тебе просьба. Пообещай, что выполнишь.

– А какая просьба?

– Ну вот… Уже торгуешься.

– Мало ли чего ты попросишь.

Я набиваю себе цену, хотя готова на все. Если бы Александр попросил украсть или убить, я согласилась бы в ту же секунду, хотя на другой день, возможно, и раскаялась.

– Ты не можешь сегодня пойти со мной в ресторан?

– А что я там должна делать?

– Ничего. Сидеть, слушать музыку.

– Ты приглашаешь меня ужинать?

– Понимаешь… – неуверенно сказал Александр. – Мне очень нравится одна женщина. Она будет с мужем.

– Ясно, – поняла я.

– Что тебе ясно? – насторожился Александр.

– Этот муж должен думать, что я твоя девушка.

– Тебе не обидно?

– Пусть думает, – сказала я.

В косметике самое главное – тщательность.

Наш мастер по детскому платью говорит: есть три степени мастерства. Первая – когда платье сшито очень просто от бедности фантазии и плохого исполнения.

Вторая степень – все очень сложно, потому что портной многое может и ему охота себя показать.

И третья степень, когда все просто от ясности рисунка и совершенства мастерства.

Я сижу перед зеркалом и работаю над собой по третьей степени мастерства. Косметика у меня французская. Вкус у меня безупречный. Самое слабое звено – лицо.

У меня нет своего лица. Вообще лицо есть, но черты не связаны одной темой и как бы взяты с нескольких лиц. Глаза – от одного лица, нос – от другого, рот – от третьего.

Я тяжело вздыхаю и, не веря в успех, принимаюсь за дело. Сначала я полчаса наращиваю ресницы, потом беру иголку и начинаю отделять их одну от другой, и на это тоже уходит полчаса. Мое лицо похоже на квартиру во время ремонта, когда все разворочено и кажется, что теперь всегда будет так.

Далее я беру норковую кисточку, прорисовываю контур, и мало-помалу глаз начинает прорастать на лице, меняет форму и даже выражение, и я предчувствую, что такой глаз может составить честь любому лицу.

Когда девушка не старается нравиться – она и не нравится. Когда она старается и делает это заметно – тоже не нравится. Остается, стало быть, третье: надо стараться «не стараться».

Все девчонки из нашего ателье делятся на «душистов» и «хорошистов». Родоначальник этой классификации – знаменитый физик Ландау. Мы подхватили это движение, обогатили его терминологией, «хорошистов» называем «мордоманами». «Мордоманы» – это те, для которых главное в человеке внешность. Его внешнее выражение. А «душисты» предпочитают в человеке глубокую душу.

Я – ни то, ни другое. Мне нравятся те, кому нравлюсь я. Если я когда-нибудь кому-нибудь понравлюсь, то такой человек покажется мне и умным, и красивым.

Каждый человек в конечном счете любит себя. Себя в себе и себя в другом. И в этом нет ничего предосудительного. Чем лучше человек относится к себе, тем лучше он относится к другим.

Помимо «душистов» и «мордоманов» мы делимся на «софистов» и «игоревистов».

Основоположник «игоревизма» – Игорь Корнеев.

Игорь специализируется на детской верхней одежде, но больше всего на свете он любит ходить в походы, спать в палатках, варить уху в закопченном котелке. Ничего плохого в этом нет. Но в походы Игорь надевает истлевшие ковбойки, палатка у него в паутине и ящерицах, а котелок и железные кружки имеют такой вид, будто кто-то, балуясь, вил из них веревки.

«Игоревизм» – это внешнее упрощенчество за счет внутреннего раскрепощения. Вариант хиппи. Но хиппи неряшливы специально, а Игорь – нечаянно. Он просто не замечает, на чем он ест и спит. Как кошка или собака. Как, должно быть, не обращал внимания неандерталец. А все достижения человечества за тысячи лет оставили его глубоко равнодушным.

«Софизм» берет начало от Софки Медведевой.

Однажды у Софки случился приступ аппендицита. Она легла на диван и стала слушать в себе боль. Боль час от часу становилась сильнее, в какой-то момент сделалась невыносимой, а потом стала тупой, и сама Софка тоже сделалась тупой и поплыла в полубред-полубеспамятство. Оказывается, у нее лопнул аппендикс. В медицине это называется перитонит.

Когда я пришла к ней в больницу, я спросила:

– А почему ты сразу не вызвала врача?

– А он бы прямо в ботинках прошел, – ответила Софка.