Подъема высотой в каких-нибудь пятьдесят метров хватило, чтобы скрывать то, что было, вероятно, наиболее ранними плодами усовершенствования. Олми еще сомневался, верит ли он в альтинг, но произошедшее в саду и на остальной Земле Ночи лишало любое сомнение оснований. Деревья в юго-западном углу небольшого быстрорастущего фруктового сада низко расползлись по земле и светились, как тело Номера 2, а те немногие, что остались стоять, постоянно дрожали, как мелькают странички в детской книжке-«мультяшке». Все остальное просто превратилось в искрящийся прах. В центре, правда, стоял холм коричневого цвета, испещренный яркими зелеными и красными пятнышками; на вершине холма, повернувшись на юг и не глядя ни на кого в отдельности, высилось трехметровое лицо с зеленой кожей. Сверху и до подбородка его рассекали трещины. Лицо не двигалось и не проявляло никаких признаков жизни.
Из праха взлетали облачка пыли — мельчайшие фонтанчики, вырывающиеся из недр этого смешения реальностей. Прах менял форму, сглаживая свежие кратеры. Казалось, что у него есть какая-то своя цель, как и у всего остального в саду, кроме лица.
Разрушение и усовершенствование; одна форма жизни уничтожена — вскормлена другая.
— Это раннее, — сказала Карн, глядя на неестественное переплетение блестящих темно-зеленых листьев, растянутых во все стороны и завязанных в невообразимые узлы. — Оно не соображало, с чем имеет дело.
— Как будто оно вообще когда-то соображало, — произнес Олми, отметив про себя, что Карн говорила так, будто в действительности существует какая-то главная направляющая сила.
Расп одернула сестру:
— Читала ведь в учебниках по устранению неисправностей ворот: геометрия — живая ткань реальности. Если перемешать константы, получится…
— Мы поклялись не обсуждать неудачи, — возразила Карн, но без всякого энтузиазма.
— Мы едем вдоль худшей из неудач, — сказала Расп. — Все дело в перемешанных константах и искаженной метрике.
Карн пожала плечами. Олми подумал, что это, вероятно, не имеет значения; наверное, Расп, Карн и Пласс в действительности не расходились во мнениях, просто говорили в разных системах терминов. То, что они увидели вблизи, не было случайным перераспределением; здесь чувствовалось наличие цели.
Поверх рядов дрожащих деревьев и живых слоев праха раскинулось мертвое, вывернутое небо. Из омерзительной иссиня-черной язвы со зловещей густо-красной каймой стремительно изливалась завеса темноты, проносящаяся над Землей Ночи, как дождь под движущимся атмосферным фронтом.
— Волосы матери, — произнесла Карн и крепко сжала свой ключ. Костяшки пальцев побелели.
— Она играет с нами, — выговорила Расп. — Наклоняется над нами, размахивает волосами над кроваткой. Мы тянем к ним руки, а она убирает волосы.
— Она смеется, — сказала Карн.
— Потом отдает нас… — Расп не успела закончить.
С легким скрипом машина резко свернула в сторону перед внезапно появившимся разломом, которого секунду назад не существовало. Вверх из разлома взлетели белые фигуры, человекообразные, но рыхлые, как грибы, и лишенные черт. Казалось, они одновременно и были чем-то вытолкнуты, и вылезли сами. Теперь они лежали на песчаной, покрытой черными полосами почве, будто бы приходя в себя после рождения. Затем человекообразные фигуры поднялись, быстро и даже грациозно побежали по неровному ландшафту к деревьям и принялись вырывать их с корнем.
Таких рабочих Олми и видел с пирамиды. На незваных гостей они не обратили внимания.
Щель закрылась, и Олми дал машине задание ехать дальше.
— Мы такими станем? — спросила Карн.
— Каждый из нас станет сразу множеством таких, — ответила Расп.
— Приятно было узнать! — сардонически заметила Карн. Вращающиеся впереди тени придавали земле размытый и безумный характер — как при несфокусированной покадровой съемке. Только главные ориентиры не менялись от порывов метафизических исправлений: Наблюдатель, из немигающего глаза которого все еще тянулся бледный луч, Замок со своим невидимым гигантским обитателем и стела, окруженная лесами и толпами белых фигур, работающих прямо под брешью.
Олми приказал аппарату остановиться, но Расп схватила его за руку.
— Едем дальше. Отсюда мы ничего сделать не сумеем. Олми широко ухмыльнулся и откинул назад голову; потом состроил гримасу, как обезьяна из доисторического леса, — показал этому безмерному сумасшествию зубы:
— Дальше! — упрямо сказала Карн.
Машина покатилась вперед, подскакивая на острых выступах, которые какая-то сила через равные промежутки затолкала в песок.
Послышались новые звуки, заглушившие шипение меняющих положение мировых линий. Они были похожи на симфонию скребущих и стучащих метел. Олми подумал, что вопль, поднимающийся от башни и Замка, мог бы быть песнью горящего леса — если бы деревья могли петь о своей боли. Тысячи белых фигур издавали тысячи разнообразных звуков, словно безуспешно пытаясь заговорить друг с другом. Слышались ничего не выражающие речи, монотонная бессвязная чушь, попытки передать чувства и мысли, которых в действительности у них быть не могло…
До этого момента тело посылало Олми постоянные волны страха. Он старался держать себя в руках, но о страхе не забывал; забыть было бы бессмысленно и неправильно, потому что именно страх напоминал ему о том, что он пришел из мира, обладающего смыслом, объединенного и последовательного — из мира, который действовал и существовал.
И все же страх был несравним с тем, что они видели перед собой, и не мог служить адекватной реакцией. Такую угрозу тело просто не подготовлено вынести. Позволь Олми себе закричать, он бы не смог закричать достаточно громко.
«Смерть, с которой все мы знакомы, — сказал он себе, — это завершение чего-то существующего; здесь смерть станет ужаснее, чем ночной кошмар, ужаснее, чем ад, создаваемый воображением для врагов и неверных».
— Знаю, — сказала Карн, и ее руки, державшие ключ, затряслись.
— Что знаешь? — спросила Расп.
— Каждый метр, каждая секунда, каждое измерение обладает здесь своим сознанием, — проговорила Карн. — Пространство и время спорят, сражаются.
Расп вскинулась и взвизгнула:
— Нет здесь сознаний, ни одного!
Они вступили в пограничную зону сумерек. Вид окружающего откликался в сознании глубокими быстрыми толчками. Оказавшись в середине тени, Олми внезапно ощутил прилив восторга. Он увидел разноцветные вспышки; сознание поддавалось штурму доселе неизвестных ему чувств, угрожающих вытеснить страх.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});