Читать интересную книгу Очерки по общему языкознанию - Владимир Звегинцев

К концу 30-х годов остаются два направления в советском языкознании, проявляющих по отношению друг к другу относительную терпимость: претендующая на положение марксистского языкознания школа акад. Н. Я. Марра и довольно обширная группа языковедов, не разделяющая его взглядов, но и не имеющая единых четких методических позиций. Представители этой второй группы частично продолжали традиции дореволюционного русского языкознания, частично являлись последователями социологической школы Ф. де Соссюра и частично исповедовали откровенный и воинствующий эклектизм. Особо следует выделить крупнейшего советского языковеда последних десятилетий акад. Л. В. Щербу. Его оригинальное и богатое мыслями научное творчество дает все основания называть его создателем самостоятельной лингвистической школы, хотя вместе с тем его как ученика Бодуэна де Куртене нередко причисляют к казанской школе.

Теории акад. Н. Я. Марра были направлены по преимуществу на исследование широкомасштабных глоттогонических проблем, решавшихся, однако, умозрительным путем на основе социологических схем. Основой его исследовательского метода служил совершенно произвольный четырехэлементный анализ и стадиальные трансформации языка. В настоящее время все ошибки Н. Я. Марра подробно разобраны и поэтому нет надобности возвращаться к ним[94].

После смерти Н.Я. Марра советское языкознание возглавил его ученик — акад. И. И. Мещанинов. Считалось, что он продолжал развивать идеи своего учителя, получившие в своей совокупности наименование «нового учения» о языке. Во всяком случае послевоенный период вплоть до 1950 г. прошел под знаком все усиливающегося давления на языковедов, уклонявшихся в своей научной и педагогической практике от марровских установок и, в частности, проявлявших пристрастие к попавшему в полную немилость сравнительно-историческому методу. Очевидно, что на основании одних своих научных достоинств «новое учение» о языке никогда не смогло бы занять господствующего положения в советском языкознании, так как его серьезные недостатки были слишком ясны. Но оно вводило в заблуждение своими социологическими формулировками, особенно отчетливо и эффектно проступавшими на фоне нейтральных в этом отношении положений традиционной компаративистики. Эти качества и обеспечивали теориям Н. Я. Марра административную поддержку, что в свою очередь привело к установлению в этот период нетерпимого режима в языкознании.

Положение усложнялось тем, что никакого дальнейшего развития метода Н. Я. Марра фактически не происходило и по самому его характеру не могло происходить, так как составлявший его основу пресловутый четырехэлементный анализ не имел никаких четких принципов и, помимо самого Н. Я. Марра, почти никем не применялся в исследовательской работе. Марризм исполнял главным образом ограничительные функции, всячески препятствуя тому, как бы советские языковеды не впали в грех компаративизма. Характерно, что акад. И. И. Мещанинов, повторяя наиболее общие формулировки своего учителя, в последующие годы своей исследовательской работы в действительности ушел в сторону от его теоретических положений и во всяком случае от выдвинутого им метода лингвистического исследования. В своих книгах, опубликованных И. И. Мещаниновым в этот период, — «Общее языкознание» (1940), «Члены предложения и части речи» (1945), «Глагол» (1948) — и в ряде статей он: в широком языковом плане ставит вопрос о доминирующей роли синтаксиса при становлении частей речи, о типологии предложения, о происхождении типологических групп языков, о роли понятийных категорий в семантических и грамматических категориях языка и т. д. В этом направлении своей исследовательской работы он смыкался с такими представителями зарубежного языкознания, как К. Уленбек, Э. Сепир, Г. Шухардт, А. Тромбетти, А. Хаммерих, О. Есперсен и др. По самому своему характеру изучаемые И. И. Мещаниновым проблемы, хотя и требовали исторического подхода, нуждались в совершенно новой исследовательской методике уже и потому, что их рассмотрение осуществлялось в широком контексте культуроведческих категорий. Поэтому работы И. И. Мещанинова были посвящены в такой же степени конкретной лингвистической проблематике, как и поискам нового исследовательского метода, пригодного для разрешения новых языковедческих задач. В этих поисках И. И. Мещанинов в какой-то мере пытался опереться и на марризм, как на «материалистическую» науку о языке, но в этом направлении фактически все сводилось у него только к использованию наиболее общих положений. В последующий за дискуссией 1950 г. период это последнее обстоятельство оказало решающее влияние на оценку научного творчества И. И. Мещанинова. С сожалением следует отметить, что И. И. Мещанинов незаслуженно был поставлен в один ряд с Н. Я. Марром и в связи с этим подвергнут резкой критике[95].

В июне — июле 1950 г. на страницах газеты «Правда» состоялась открывшаяся выступлением проф. А. С. Чикобава лингвистическая дискуссия, которая оказала большое влияние на дальнейшее развитие советского языкознания. К числу положительных результатов, к которым привела эта дискуссия, относится то, что она разоблачила вульгаризаторскую сущность общетеоретических установок Н. Я. Марра и вскрыла его многочисленные ошибки собственно лингвистического характера (или же чрезвычайно произвольные истолкования языковых явлений). Доминирующее положение «нового учения» о языке, державшееся главным образом на административном понуждении, было устранено. Вместе с тем следует отметить, что в ближайшие годы, последовавшие за дискуссией, советская наука о языке не избежала влияния культа личности, проявлявшегося, в частности, в догматическом толковании всех положений, содержавшихся в выступлении Сталина в дискуссии по языковедческим вопросам.

Дискуссия, естественно, не могла решить всех вопросов советского языкознания. Не получил полной ясности и вопрос о методе.

После дискуссии 1950 г. в советском языкознании на первых порах в качестве основного метода лингвистического исследования был принят сравнительно-исторический метод, подвергавшийся ранее, в 30—40-е годы, гонениям со стороны марристов. Обращение вновь к этому методу, однако, не было результатом всестороннего обсуждения его научных достоинств (также сопоставительно с другими методами), но обычно подкреплялось простой ссылкой на соответствующее высказывание Сталина в работе «Марксизм и вопросы языкознания»: «Н. Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод как «идеалистический». А между тем нужно сказать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых четырех элементов». В соответствии с этой цитатой главным критерием, на основании которого устанавливается метод для советского материалистического языкознания, является его характеристика как лучшего, чем четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, и то, что он «толкает к работе, к изучению языков». Легко увидеть, что под эти критерии может подойти очень широкий круг методов, например ареальный или структуральный. Ведь они, конечно, тоже толкают к работе, к изучению языков. Но можно ли только на основе этого довода решать, что именно они являются теми исследовательскими методами, на которые полностью должно опираться советское языкознание?

Если же оценивать сравнительно-исторический метод по существу, то также неизбежно возникает ряд весьма существенных сомнений. Помимо тех объективных его недостатков, которые обычно приводятся, сопровождаясь оговорками о необходимости его совершенствования у него наличествует много и других. Нельзя, например, не признать вескости упреков, которые в последнее время делаются в его адрес зарубежными лингвистами. Так, представитель неолингвистического направления Дж. Бонфанте заявляет, что младограмматическое языкознание, основывающееся на классическом сравнительно-историческом методе, — это языкознание в пустоте, совершенно абстрактное, вне всякой связи с реальной историей народа, это языкознание упрощенных и «закономерных» (регулярных) схем, рассматривающее всякое исключение из этих схем как еще не объясненную регулярность, языкознание, исследующее языковые факты и явления в изоляции от системы языка и допускающее сравнение изолированных явлений в разных языках без учета географических и хронологических факторов и т. д.[96].

Следует при этом отметить, что формулирование таким образом недостатков сравнительно-исторического метода отнюдь не является производным от идеалистической позиции Бонфанте. В своем полемическом выступлении он лишь суммирует высказывания многих языковедов разных направлений, и эти критические высказывания вновь повторяются в наши дни (в том числе и в советской лингвистике) при противопоставлении «традиционных» и новейших (структуральных, математических) методов.