ночь.
Прежде чем навсегда закрыть глаза, он посмотрел вверх, где, словно сочувствуя ему, мигали звезды. Тогда последняя мысль — «И отсюда видны звезды» — вспорхнула пестрой бабочкой и навсегда погасила увядшее сознание человека.
ПИДЖАК
Теплое ласковое море совсем расслабило Степана Тимофеевича Суркова, человека практичного, серьезного и немножко педантичного. Нескончаемое пекло июльского дня неимоверной тяжестью навалилось на его тучное тело, а ожидание в длинной веренице очереди за квасом только отяготило и без того усталые члены. Но вот выпито два бокала, и Степан Тимофеевич почувствовал, как холодная влага наполнила желудок, на лбу выступили капельки пота, душа подобрела, и стало веселей.
— Заходи, не стесняйся, дорогой, — услышал неожиданно Сурков за своей спиной нежный голос и, не долго думая, вошел в лавку с яркой вывеской «Комиссионный».
Продавщица, позвавшая его, походила на цыганку: большие черные глаза с длинными ресницами, темно-каштановые волосы, пухлые губы в алой помаде и большие серьги в маленьких мочках ушей. В волосах её торчала красная роза, точно на этикетке дешевого одеколона «Кармен», черное платье покрывали такие же яркие розы с розовыми, оранжевыми и желтыми оттенками. Но более всего Суркова поразила полная грудь женщины, соблазнительно трепещущая при каждом непроизвольном вздохе. Степан Тимофеевич онемел, глядя на неё. Меж тем «цыганка» вкрадчивым голосом произнесла:
— Этот пиджак сделает тебя самым счастливым человеком на свете. Такому добропорядочному, деловому и энергичному мужчине нужен именно такой пиджак. Он как никакой другой подчеркнет вашу элегантность, строгость, деловитость. Последний крик моды, новинка сезона! Диор, Беккер и Чарита не могли придумать подобного покроя. Он хранится в тайне…
Голос женщины, казалось, заполнил всю небольшую лавчонку. Суркову думалось, что из каждого угла её сочится тихий настойчивый шепот хозяйки:
— … Свободный покрой не стеснит ваших движений. В нем вы сразу почувствуете себя стройнее, выше, увереннее, будто вернетесь во времена молодости. Примерьте его и увидите, что только вы можете быть обладателем этой драгоценности, только вам она по плечу, в меру и к лицу. Одевайте же, одевайте…
Сурков не мог с собой ничего поделать. Он замер в изумлении и, чуть съежившись, только смотрел, как величественно колышется под платьем полная грудь женщины, и слушал монотонную речь, исходящую невесть откуда.
— Одевайте, — донеслось до него снова, — одевайте…
И в этот момент Степан Тимофеевич ощутил на своих плечах пиджак. Руки машинально влезли в рукава, привычно стали поправлять и поглаживать лацканы.
— Точно на вас шит, — зашевелилась полная грудь, и чьи-то трепетные руки коснулись его шеи, поправляя подвернувшийся воротник.
— Да у меня и денег-то нет, — пролепетал вяло и нерешительно Сурков.
— Не нужно никаких денег. Для вас бесплатно. Сегодня бесплатно…
Степан Тимофеевич, не поднимая глаз, понял, что на него смотрят. Но откуда, не знал. Этот странный взгляд сковал его с новой силой. Полная грудь исчезла, вокруг появилось множество высоких — в рост — зеркал. Лавка, казалось, пропала, спустилась тьма, и только зеркала, вернее, только Сурков освещался многочисленными прожекторами, отражаясь в них. Теперь Степан Тимофеевич мог спокойно рассмотреть предлагаемую ему вещь.
Пиджак был плотный, драповый, с черными, еле заметными нитками на светло-коричневом фоне. Именно о таком пиджаке Сурков мечтал, можно сказать, всю жизнь. Но теперь, увидев себя в десятках зеркал с различных сторон и проекций, он понял, что нашел именно то, что нужно. Вернее, то, что нужно, нашло его самого. Только подумал о том Степан Тимофеевич, как пиджак плотно обхватил его, сжал со всех боков, вдавливая отвисший живот сорокалетнего мужчины, выпрямляя сутулую спину замученного жизнью человека, так что дышать стало труднее, и кровь, как показалось, стала циркулировать в два раза быстрее, и появилась какая-то неизведанная доселе уверенность, чувство приподнятости и своего предназначения к чему-то. «Ах ты!»- только и смог подумать Сурков, забыв о своей незначительности, и тут же похлопал себя по груди, взъерошил волосы и принял позу «а ля Наполеон», чего до сих пор за собой не замечал. Весь мир стал мниться ему огромным, бесконечным и величественным. «И мне, — всё громко закричало в нем, — отведено там достойное место!..»
После возвращения из отпуска Степан Тимофеевич первым же делом показал пиджак жене. Та, увидев его, язвительно фыркнула, но, узнав, что пиджак достался бесплатно, сначала удивилась — как можно? — затем одобрительно шмыгнула носом и промолвила:
— В нем и на работе не стыдно появиться.
В первый рабочий день после отпуска Сурков показался в приемной в новом драповом пиджаке.
— Какой вы! — всплеснула руками Лина Павловна, пришедшая, как всегда, пораньше. — Что за прелесть этот пиджак. В нем вы, как юноша: стройный, плечистый, полный энергии и сил.
— Ну, ну, засмущался Степан Тимофеевич, прямо юноша. Мне уж пятый десяток пошел.
— Что вы, Степан Тимофеевич, да если бы все в вашем возрасте обладали такой бодростью духа, как у вас, смелостью, решительностью, мы бы, мы бы… Даже не знаю, что бы мы смогли сделать. Весь мир, наверное, перевернули бы!
— Скажете тоже, весь мир, — произнес Сурков и с важным видом прошел в свой кабинет.
Кабинет его не отличался большими размерами. Да и мебели в нем стояло не так много. Крупный дубовый стол, приобретенный по случаю в местном антикварном магазине, кожаное кресло шестидесятых годов с высокими подлокотниками, сервант, набитый брошюрами, огромный железный сейф в углу комнаты, два стула для посетителей у двери, да портрет «Генерального» на стене. Сурков откинулся в кресле и стал соображать, что бы он мог совершить, надели его большей властью. Ужасно и подумать!
«А может, она и права, — подумал он. — Я ощущаю необычный прилив сил и энергии. Любые дела мне теперь решать, что семечки грызть».
Задумывался ли когда-нибудь Степан Тимофеевич Сурков о своем предназначении? Наверное, нет. Да и нужно ли ему было о том размышлять? Работа его — а служил он в одном из городских управлений — была связана с бумагами. Люди в его кабинете бывали постольку — поскольку, а бумаги и те ныне большую часть просматривала его секретарша, Лина Павловна. Суркову оставалось лишь размашистым росчерком пера черкнуть свои неразборчивые инициалы и решить, дать ход бумаге или, что называется, «зарыть» её. Вот