ждал очередного «да» и, конечно, дождался бы, если бы дурацкие назойливые силы вновь не вмешались в его приключение.
Мерзкий антиавтор Мемозов в форме чиновника департамента горнорудной промышленности выпрыгнул на скрипучую террасу конторы Вестерн-Сильвер и гадко заверещал, тыча в сторону Москвича длинным пальцем:
— Он без билета здесь! Он не взял билет! Пожалел полтора доллара! Безбилетник! Заяц!
Гнев и досада охватили Москвича. Нет, это невыносимо: вторжение пошляка взрывает любой сюжет, который строит воображение, и даже в этот сокровенный момент…
— Нет у вас совести, Мемозов! — вскричал он. — Остереглись бы врываться хотя бы в такие сокровенные места сюжета! Ведь так можете довести до крайностей! Какой вам еще билет?
— А вы как думали, миляга? — гнусно, базарно завизжал Мемозов. — Проник без билета в музейный ghost-town[51] и думает здесь на дармовщинку погужеваться! Простой народ, значит, деньги плотит, а вам не касается?!
Москвич замахал руками, как бы стараясь изгнать беспорядочными пассами из подлунного мира назойливого Мемозова, обернувшегося сейчас призраком коммунальной кухни, хотя и в мундире департамента горнорудной промышленности. Он умоляюще протянул руки к игре своего воображения, Женщине-Жертве.
— Друг мой, прошу вас, не слушайте этот вздор!
Она печально поникла с надломленной дланью:
— Однако у вас действительно нет билета, друг мой?
— Да какие тут еще билеты! — с досадой вскричал Москвич.
— Полтора доллара для взрослых, восемьдесят центов для детей и солдат, — грустно, как бы увядая, говорила Она. — Простите меня, друг мой, я не хотела бы вас огорчать, но если у вас нет билета, я вынуждена… вынуждена… вынуждена…
И Она исчезла, отступила на несколько шагов во мрак шахты и там растворилась. Встреча — оборвалась.
Исчез и Мемозов. Вновь тишина, и тихий ржавый скрип одинокой вагонетки да редкое покашливание восковых фигур.
В ярости — никогда прежде в кабинетной тиши, в библиотечных лабиринтах, в столовых самообслуживания он не предполагал в себе такого вулкана, — в ярости Москвич вырвал из кобур оба своих пистолета и разрядил их в темные окна.
Тут же в окнах вспыхнул свет, донеслась музыка, треньканье расстроенного пианино, шум многих голосов, взрывы смеха, и Москвич увидел за стеклами краснорожих веселых гостей, клубы табачного дыма, пролетающих с подносами прехорошеньких круглощеких официанток, иконостас стойки с разномастными бутылками и вывеску над иконостасом: «Old Mcdonald's shelter»[52].
Он быстро прошагал по галерее и рванул дверь. Все гости и служащие салуна тут же повернулись к нему — крепкие славные рожи пионеров.
Четыре девушки-официантки сгрудились вокруг бармена, высокого красавца с седыми кудрями и редкими морщинами, пересекавшими лицо. Это был снова он — тот самый Босс, Godfather из Топанга-каньона. Одной ладонью он сделал Москвичу приглашающий жест, другой показал на своих круглощеких помощниц и пропел своим чрезвычайным баритоном:
I used to be a travelling man,
Yo-yo-yo,
Until I hit Mcdonald's place,
Yo-yo-yo.
Where little cheek here
Little cheek there…[53]
— Здесь, что ли, продают билеты в музей? — хмуро спросил Москвич. Пистолеты его еще дымились.
Взрыв хохота был ответом. Сопровождаемый смехом, шутливыми возгласами, хлопками по плечам и ягодицам, Москвич пробрался к стойке. Лукаво ухмыляющийся всеми морщинами бармен поставил перед ним здоровенный бокал с какой-то прозрачной чертовской смесью. На дне бокала плавали не совсем обычные ингредиенты: бразильский орех, серебряная монета с профилем Линкольна и мексиканский червячок «гусано-деоро».
Совсем уже успокоившись, Москвич оглядел дымную комнату. Славные рожи Джонов Уэйнов, Гарри Куперов, Грегори Пеков, Кларков Гэйблов весело подмигивали ему. Расстроенное пианино дребезжало в ритме рэг-тайма.
— Это вы, что ли, ребята? — спросил он их.
— Факт. Это мы! — послышался дружный ответ. — Разве не узнаешь?
Он отхлебнул «молочка пустыни». Вкусно, крепко, черт побери, и просто отлично!
— Вы меня поймите правильно, мужики, — заговорил Москвич, стараясь попасть в тон. — Я человек, конечно, нездешний, приезжий. Ясно? Однако участвую в типичном американском приключении. Не знаю, искал ли кто-нибудь из вас ту, что упала на Вествуд-бульваре около полуночи?
— Всем приходилось, — серьезно кивнул один из Пеков, и все остальные кивнули.
— Тогда ответьте мне по-человечески, — попросил Москвич. — Есть ли тут смысл, а? Вообще-то? Стоит ли мне колбаситься в этом приключении или слинять назад, к кабинетной тишайшей работе?
Славные пионеры ответить на этот вопрос не успели. Как в песне поется, «внезапно с шумом распахнулись двери», и в салун влетел отрицательный герой вестерна, затянутый в черную кожу вертлявый пшют, конечно же, в маске до глаз, конечно же, с черепушкой и двумя берцовыми на шляпе, конечно же, Мемозов. Ни слова не сказав, а только взвизгнув, он открыл частую стрельбу в дальний угол. Смолк, как будто захлебнулся, веселый рэг-тайм…
— Скотина какая, — проворчал бармен, — вечно вот так врывается на полуслове, стреляет в пианиста…
Компании, собравшейся в «Шалаше старого Макдональда», конечно же, ничего не стоило изрешетить антиавтора в мгновение ока, однако никто из героев не притронулся к оружию. Все повернулись к Москвичу: все знали, что схватка с назойливым Мемозовым его право и что ему нужно сейчас всего лишь прищуриться на незваного гостя, только лишь прищуриться, но очень сильно. Москвич прищурился, и удачно! Вновь задребезжал рэг-тайм, а Мемозов как влетел в салун, так и вылетел, растворился в подлунном мире.
Все тогда с шумом поднялись — пора в дорогу. Все, а с ними и Москвич, вышли на улицу, отвязали коней, попрыгали в седла. Вскоре кавалькада всадников растянулась в цепочку и поплыла по гребню подлунных гор. Звучали трубы. Марш «Американский патруль».
Впереди Москвича покачивался в седле бывший босс, бывший пилот, бывший бармен.
— Вы спрашиваете, oldfellow[54], есть ли смысл вам и дальше оставаться в вашем приключении? — говорил он. — Раз уж вы его начали, то оставайтесь. Мне кажется, вы здесь не лишний элемент. Лично на мне благотворно сказывается ваше присутствие. У вас есть тяга к положительному, у меня ее раньше не было. Если бы не ваше воображение, я бы, возможно, превратился в настоящего криминала, в богача и циника, играющего человеческими жизнями, — словом, в чудовище. Благодаря вам я сейчас спокойно покачиваюсь в старом кожаном седле, спокойно покуриваю свою трубку, моя нервная система уравновешена, пищеварение хорошее, пульс шестьдесят ударов в минуту, не испытываю никаких угрызений совести, а, напротив, наслаждаюсь обществом этих замечательных парней и, значит, извлекаю для себя гораздо больше выгод, чем из презренного богатства и погони за властью. В самом деле, джентльмены, не стоит ли нам иногда задуматься над простыми истинами? Не кажется ли вам, что честная, простая, моральная жизнь