вперед – чавк, плеск, чавк, плеск, того и гляди его нога соскользнет, как моя пять минут назад, только среагировать он уже не успеет.
Я тоже могла оказаться на краю гибели, как эта безмозглая идиотка. И все потому, что меня понесло куда-то от безопасного места. Звериный запах… мне показалось, он нагнал меня здесь.
– Руки. Правую. Держись. Крепче. Вторую.
Я поймала сердце где-то в районе пупка. Мимимишик потянул палку, и она заскользила в хватке Милены, болото обрадованно облизнулось и пошло крупными складками, тень за кустами выросла – нет, не может быть.
– Дура. Еще раз. Крепче держись. Больше тащить не буду. Поняла?
Мимимишик дернул Милену одним рывком, и она с мерзким чавканием вылетела из болотного плена, шлепнулась в жижу прямо перед Мимимишиком. Тот равнодушно, брезгливо поднял ее за шиворот перемазанной куртки и так же медленно, щупая палкой коварную гладь, пошел обратно.
Может быть, Милена прибавила ему вес критически, или причина была в чем-то еще, но Мимимишик двигался медленнее и еще осторожнее, чем прежде. Болото словно вздыхало под ним, но он благополучно дошел до нас и швырнул Милену на землю. Я услышала, как он тяжело дышит – но не взволнованно, просто физическая нагрузка.
Я разжала пальцы и сразу увидела, как Аркудов потер запястье: прихватила я его неслабо. Потом он дернул меня за рукав, и я сунула ему его телефон. Милена всхлипнула.
– Ты как, цела?
Я могла бы не спрашивать. От Милены воняло, как из помойной ямы, и она была вся в дерьме пусть не по уши, но точно по грудь, и сначала я зажмурилась, схватилась за переносицу, потому что в моем понимании болото не должно было так вонять, потом неожиданно поняла, что это совсем не болото. И не зверь. Не сейчас.
– Вообще ты лежишь на куче дерьма.
Я отступила на шаг, не желая еще и в этом испачкаться, Аркудов наклонился, подал Милене руку и рывком поставил ее на ноги. Мимимишик ушел, но ждал нас, мигая фонариком. Вспышка – темнота, вспышка – темнота, умно, чтобы не посадить батарею.
– Пойдем, – деревянными губами проговорила я, – иначе она тут через пять минут от холода околеет.
Добавлять, что меня и саму начинает трясти, я не стала. Аркудов выпрямился, но не двигался. Я обтерла пальцы о штаны, готовая отвесить пощечину сначала ему, а следом – Милене, я предвидела, что у нее начнется истерика, она уже дергалась, смотря в землю, точнее сказать – в никуда, но Аркудов для истерики был слишком… нормальным?
– Куда ты… – начала я и осеклась. То, что я приняла за заросли, за болотные кусты, может, за дерево, кривое и низкорослое, было живым. Оно теперь шевелилось, и это были не ветви – лапы?..
Руки?
Там человек?..
Аркудов разблокировал телефон. Я отступила. Я чувствовала, что пора было бежать, но ноги отказывались повиноваться. Я даже двинуться не могла – там, на островке, было что-то манящее, гипнотизирующее. Такое, чему сложно сопротивляться. На болоте есть разные газы, вспомнила я, они по-разному влияют на человека, что если мы сейчас уже все…
Свет фонарика не доставал до кустов, терялся, таял, рассеивался, плыл по обманутой черной глади, там, где прошел Мимимишик, торчали теперь пучки сгнившей травы, и что-то впереди слабо светилось – нет, не глаза. Две неширокие полосы сантиметрах в тридцати от земли, две полосы выше… полосы зашевелились, сделали шаг, другой, Милену за моей спиной вывернуло, возле кустов плеснуло.
Две полосы резко ушли вниз, их сменили другие – четыре, метнувшиеся вперед, две – разошлись, ударили по болоту, две другие снова пошли вперед, гладь беззвучно раззявила черную пасть и тут же сомкнулась.
Глухо, как сытый вздох, лопнули пузыри.
– Зверь какой-то, – незнакомым эхом отозвался Аркудов. – Или ветка упала. Да?
– Да, – кивнула я, сжимая зубы, чтобы они перестали издавать предательский стук, развернулась и почти бегом направилась к нашему лагерю – на свет фонарика: вспышка – темнота, вспышка – темнота.
Темнота. Черт. Если я опять сделаю неверный шаг.
Глава одиннадцатая
Я нагнала Мимимишика, и грудь перестала наконец сдавливать металлическая, с неожиданным привкусом крови на губах решетка, а Мимимишик, казалось, был рад, что хоть кто-то из нас в ладах с головой. В следующий миг нас настигла истерика Милены. Судя по звукам, она пыталась вырваться от Аркудова, тот старался ее увещевать и не выпускал, держал крепко – что и логично, всех достало ее разыскивать и спасать. Я болезненно скривилась – кто победит в этой схватке, физическая сила или полная дурь, тоже силы немалой, но Мимимишик каким-то чутьем понимал, где фигня, где опасность. Так какого же черта, подумала я, ты свалил, козлина, ты что, не увидел, не знал, что эта идиотка опять начнет вытворять, или наоборот – знал, поэтому свалил все на нас?
– Михаил? – Я остановилась, понимая, что задать этот вопрос могу ему только сейчас, пока никого нет, и ответ на него беспокоил меня намного больше придури Милены. – У вас что, есть оружие?
Он мне не ответил. Вообще без реакции, и, вероятно, его тоже доконали выходки безмозглой курицы. Кой черт мы вынимали ее из болота?
– Там было… что-то. Кто-то, – бессвязно сказала я. – Человек. Мы только что… – я сглотнула, воспоминание накатывало тошнотой. – Вы ушли, а мы видели, как он провалился в трясину. Почему вы…
– Ну и?
Ответ был исчерпывающим, а я поняла, что мне надо было остаться у вертолета. Пусть там холоднее, зато нет ни зверей, ни болота, ни пистолетов. Ни беглых заключенных.
Я узнала новую тюремную робу – мать рассказывала о ней, даже выступала на телевидении как приглашенный эксперт, потому что довольно у нас любителей дешевого хайпа: «Светоотражающие полосы лишают людей возможности получить свободу. Есть ли у сбежавших заключенных право начать новую жизнь?».
То, что мать сдержанно и профессионально отвечала телевизионщикам, контрастировало с тем, что она в сердцах высказала о них же нам с отцом. Не как виновникам, разумеется, как близким людям, пусть далеким от тонкостей ее работы, но прекрасно знающим, как важна ей поддержка.
«Никакого права у этих ублюдков нет ни на что». Мама, если бы ты была здесь, все было бы сто пятьдесят тысяч раз иначе, потому что ты умеешь заставить людей подчиняться голосу разума.
– Поэтому я выключил фонарик. И тебе сказал.
Хоть какая-то конкретика. И он тоже понял, кто был этот… он ведь мог нас убить. Не убил, не успел или нас