Читать интересную книгу Психологический тезаурус - Сергей Степанов

В 1896 г. в статье «О защитных нейропсихозах» Фрейд более точно сформулировал, что проекция является процессом приписывания собственных влечений, чувств и установок другим людям или внешнему миру, в качестве защитного механизма позволяющим не осознавать такие «нежелательные» явления в самом себе. Дальнейшее уточнение понятия в этой работе было сделано при описании случая Шребера в связи с паранойей. В трактовке Фрейда, описанный им параноик обладал несомненными гомосексуальными тенденциями, которые под давлением Супер-Эго преобразовывались из «Я его люблю» в «Я его ненавижу»; эту ненависть субъект приписывает (проецирует) бывшему объекту своего тайного влечения, который таким образом становится угрожающим преследователем. А поскольку с внешней опасностью справляться несколько легче, чем с внутренней, это даже приносит своеобразное облегчение.

Несколько лет спустя при исследовании природы и механизмов образования сновидений Фрейд высказал такие соображения, в соответствии с которыми сновидение и галлюцинация могли быть рассмотрены в качестве проекции нереализованных желаний человека на внешний мир.

В работе «Психопатология обыденной жизни» основатель психоанализа с помощью феномена проекции попытался раскрыть психологические корни суеверия. При обсуждении данного вопроса он исходил из того, что суеверный человек «проецирует наружу мотивировку» своих собственных случайных действий, вместо того чтобы находить ее внутри себя. На этом основании Фрейд пришел к выводу, что значительная доля мифологического миросозерцания, простирающегося и на новейшие религии, «представляет собой не что иное, как проецированную во внешний мир психологию».

Аналогичный взгляд на проекцию имел место и в его работе «Тотем и табу», в которой он утверждал, что анимизм был естественным мироощущением для примитивного человека, проецирующего во внешний мир структурные условия своей души. Нелишне отметить, что в данной работе Фрейд провел параллель между проекцией чувств человека, находящей отражение в религии, и сходным процессом, наблюдаемым у параноика. Основатель психоанализа отмечал, что «воспринимаемые» примитивным человеком духи и демоны представляют собой не что иное, как «проекцию его чувств»: «объекты привязанностей своих аффектов он превращает в лиц, населяет ими мир и снова находит вне себя свои внутренние душевные процессы, совершенно так же, как остроумный параноик Шребер, который находил отражение своих привязанностей и освобождение своего либидо в судьбах…»

В «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд дал краткое описание истории болезни женщины, проективная деятельность которой привела к возникновению бреда ревности. В его интерпретации бессознательная влюбленность 53-летней добродетельной супруги и матери в молодого человека, ее зятя, оказалась для нее столь тяжким грузом, что это обернулось бредовой ревностью. С помощью механизма смещения фантазия о неверности мужа стала охлаждающим компрессом на ее переживания. Преимущества бреда ревности доставили ей облегчение, которое было достигнуто в форме «проекции своего собственного состояния на мужа». Тем самым Фрейд как бы эмпирически подтверждал ранее высказанное им в работе «Тотем и табу» предположение, что склонность к проецированию душевных процессов вовне усиливается там, где «проекция дает преимущества душевного облегчения». Такое преимущество, как полагал он, с полной определенностью можно ожидать в случае, когда душевные движения вступают в конфликт: болезненный процесс «пользуется механизмом проекции, чтобы освободиться от подобных конфликтов, разыгрывающихся в душевной жизни».

Те или иные аспекты фрейдовского понимания проекции получили свою дальнейшую разработку в исследованиях ряда аналитиков. Так, М. Кляйн через призму проекции и интроекции рассматривала двойственное отношение ребенка к своему «первичному объекту». Она полагала, что младенец «проецирует свои любовные импульсы и приписывает их удовлетворяющей („хорошей“) груди, точно так же как он приписывает фрустрирующей („плохой“) груди проецируемые на нее деструктивные импульсы». В этом отношении картина внешнего и переведенного во внутренний план объекта в психике ребенка расценивалась ею как искаженная фантазиями, непосредственно связанными с проецированием его импульсов на объект.

Если М. Кляйн придерживалась точки зрения, согласно которой проекция и интроекция являются процессами, способствующими различению внешнего и внутреннего и, следовательно, развитию Я, то полемизировавшая с ней А. Фрейд относила проекцию и интроекцию к тому периоду, когда Я уже дифференцировалось от внешнего мира. Исследуя различные механизмы защиты Я, она рассматривала проекцию в качестве одного из важных защитных способов, используемых человеком при попытках разрешения его внутрипсихических конфликтов.

Для К. Хорни проекция была частным случаем экстернализации, то есть тенденции так воспринимать внутренние процессы, как если бы они находились вне человека. Проекция соотносилась ею с объективированием имеющихся у человека трудностей. С ее точки зрения, экстернализация различных черт человека может осуществляться «посредством прямой проекции, то есть в форме восприятия их как принадлежащих другим людям или посредством перекладывания ответственности за них на других людей». Хорни считала, что в ряде случаев проекция позволяет человеку отреагировать свои агрессивные наклонности, не осознавая их и потому не сталкиваясь лицом к лицу со своими конфликтами. В ее понимании в качестве побочной функции «проекция может служить потребности в самооправдании»: не сам человек испытывает желание красть, обманывать, унижать, но другие хотят сделать это по отношению к нему.

Даже не разделяя полностью психоаналитической теории личности, трудно не согласиться с тем, что многие случаи негативного отношения к окружающим (к конкретным лицам или целым группам) бывают продиктованы мотивами самозащиты по принципу проекции.

Кто жалобнее и чаще хитрецов и хапуг сетует на всеобщую неискренность, криводушие и алчность? Кто громче упрямцев жалуется на тупую неподатливость окружающих? Да разве я упрям? Это упрямы несогласные со мной. Все до единого. Просто я прав, а они упрямы, как ослы. Уж и не знаю, из каких соображений.

Я эгоист? А кто не эгоист? Оглянитесь вокруг себя. Каждый выживает как умеет, дрожа за себя, как за какую-то немыслимую ценность. Я по сравнению со всеми – голубиная душа, жертвенный альтруист.

А кому верят лжецы? А властолюбцы, карьеристы и стяжатели – как они любят кричать о том, как все вокруг рвутся к деньгам и карьере!

В чересчур ярких и нескромных проявлениях своей личности громко и азартно обвиняют современников те, кто с наслаждением так же проявил бы собственное лицо, но не имеет его или не решается, подсознательно верно представляя его качество.

«Все вокруг терпеть меня не могут, ищут только случая напакостить, я лишь вынужденно защищаюсь», – вполне искренне и убежденно говорят люди с нетерпимым характером, скандалисты, склочники и неудачники агрессивной масти.

А можно вообще все черты, присущие своему характеру, но опасные для самоуважения, оптом возложить на окружающих – иной, например, расы или нации, а тогда любые поступки станут трактоваться как вынужденные меры предосторожности и самообороны. Так, американские психологи вполне всерьез утверждают, что стабильно хорошее моральное самочувствие и высокое самоуважение почти любого американца объясняется привычным переложением:

хитрости, корыстолюбия, пронырливости и групповой солидарности в ущерб справедливости – на евреев;

лени, беспечности, суеверия, невежества, нечистоплотности и распущенности – на негров;

отчего американец постоянно находится в прекрасном самочувствии далеко не худшего из людей.

Искренние, честные, открытые, сострадательные и доброжелательные люди именно такими видят окружающих, оценивают их по собственным стандартам (Пушкин: «Отелло не ревнив, скорее он доверчив»), а потому вечно проигрывают тем, кто ломится в хозяева жизни, заведомо относясь к людям как к собственным отражениям. Яго не верит никому, играя в жизнь, как в карты с человеком, безусловно способным передернуть, и отсюда его жизненный успех.

В середине 50-х годов был поставлен несложный психологический эксперимент. Испытуемыми выступили две группы американцев – типичные янки англо-саксонских кровей и американцы мексиканского происхождения. Всем им на экране в течение долей секунды предъявлялась картинка, созданная за счет наложения двух слайдов. На одном была изображена сцена бейсбольного матча, на другом – корриды. Результат оказался весьма показательным. Все испытуемые сетовали на нечеткость изображения и кратковременность экспозиции. Но кое-что они все же разглядели. Янки – бейсбол, чиканос – корриду. Из смутной картинки каждый выхватил то, что было ему более знакомо и близко.