Читать интересную книгу Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе - Лев Данилкин

«Готовься к войне», правда, к шедеврам не относится; в нем есть начатые и брошенные линии, недоразвитые образы, есть проходные и неудачные сцены (например, плохая семейная сцена, когда вся семья слетается спасать не открывающего дверь знаевского сына – и дальше брат бывшей жены Знаева начинает требовать от Знаева, чтобы они опять сошлись; одновременно мать этого же требует, сын спрашивает, когда он вернется… Сделано плохо, топорно, механически; сложные семейные сцены у Рубанова не получаются). Есть досадные неточности, фальшивые ноты, анекдотически неправдоподобные, явно выдуманные, детали: Знаев в моменты раздражения уговаривает себя успокоиться, «повторить испанские числительные»; у Марины Матвеевой в прошлом романе был поклонник, который «цитировал Кобо Абэ на языке оригинала»; ну-ну.

Пристрастный читатель имеет основания сказать, что вообще-то зря Рубанов из портрета Знаева сделал целый роман; на повесть, на новеллу – хватило бы материала, а на роман – нет. Описанная неделя из жизни банкира – да, ключевая, кризисная: Знаев влюбляется, водружает название «Готовься к войне», на него наезжают менты, он разбивается в аварии – но толку-то. Герой все время одинаковый, он не изменился; с чем приехали, с тем и уехали. Все это так, Знаев воспроизведен настолько реалистично, что ты и сам уже, без Рубанова, представляешь, как он поведет себя в других ситуациях; поменяются обстоятельства – поменяется и он, можно не сомневаться. Знаев настолько удачный портрет героя-нашего-времени, что, по правде говоря, начинаешь задумываться – а такие ли они хорошие – эти традиционные критерии хорошего романа? Может, с критериями что-то не так?

Четыре романа – есть лучше, есть хуже, но, в целом, все один к одному; очень ровный автор. Узнаваемый тип повествования: стиль «Рубанов» ни с кем не перепутаешь, по двум абзацам понятно; да что там абзацам: «Монитор изъяли. Хумидор спиздили». Рубанов! Типично рубанов-ская манера – весь роман долбить одно и то же, нагнетать напряжение, держать тахометр в красной зоне, форсировать, загонять героя дальше, дальше, дальше – до смерти иногда. Как всегда, у Рубанова очень хорошие диалоги; он хорошо слышит чужие разговоры – и свои монологи умеет воспроизводить так, чтоб они выглядели нетеатральными. Грамотные концовки сцен, всегда с фразой-пуантом. У этой стабильности, правда, есть и обратная сторона – слишком узнаваемый герой, все тот же, зацикленный на профессиональной реализации, всегда на пределе. Даже Знаев, явно списанный с какого-то прототипа, не с автора, подозрительно похож на «Андрея Рубанова» из двух первых книжек; почти все знаевские сентенции можно приписать другим центральным героям Рубанова. «Никто не возьмет паузу. Нельзя. Надо бежать, действовать, функционировать, строить дома, рожать сыновей, сажать деревья, преобразовывать мир. А кроме того – деньги делать». Из какого это романа Рубанова? Из любого, не определишь.

Сергей Костин

«Рам-рам»

«Популярная литература», Москва

На этот раз Контора сдергивает Пако, советского разведчика-интеллектуала, внедренного двадцать лет назад в американскую жизнь, в Индию, чтобы расследовать убийство его старого друга и коллеги – совершенное по непонятным мотивам, при таинственных обстоятельствах, в экзотическом антураже; есть только одна подсказка – добытое Пако у жены покойного слово «оч-ха», которое может стать ключом к разгадке. Пако летит в Израиль, потом в Индию, где проводит с неделю; и хотя постороннему наблюдателю схема его перемещений покажется всего лишь маршрутом любознательного туриста, мы понимаем, что речь идет о подковерном конфликте сразу нескольких разведок: российской, израильской, немецкой, пакистанской, индийской. Убитый друг, не исключено, был перевербован; новая подружка-израильтянка ведет себя странно; русская девушка-партнер – шкатулка с двойным дном; все что-то скрывают, все не то, чем кажутся, – в мире Пако нет ничего такого, что можно было бы принять на веру. Ничего, кроме его нью-йоркской семьи, – и, кстати, именно в этом романе мы узнаем, как именно Пако – полнокровный, кстати, характер, чем дальше, тем больше: гедонист, благотворитель, романтик, скептик познакомился со своей будущей женой; посвященные этой коллизии вставные новеллы настолько демонстративно не вписываются в стандарты шпионского детектива, что если у кого-то и были сомнения относительно того, правда ли, что амбиции Сергея Костина (или Николая Еремеева-Высочина, или Пако Аррайи – уникальный случай, когда у автора больше имен, чем у героя-разведчика) простираются дальше, чем у обычного сочинителя «жанровой беллетристики», – то теперь они окончательно рассеялись: да, правда. Автор явно подразумевает «нечто большее»; что именно, пока загадка, но претензия тоже ведь чего-нибудь да стоит.

«Рам-Рам», как и «В Париж на выходные» и «Афганская бессонница» – слоеный текст, в котором, помимо настоящего времени, присутствуют несколько прошедших, разной степени удаленности от «сейчас»; биография Пако богата удивительными событиями, и весьма часто, чтобы искусственно замедлить чересчур бурную хронику текущих событий, он выпускает дым из несуществующей трубки и принимается вспоминать. А в Индии «чересчур» – ключевое слово: пряный дух, архитектура, джунгли, дикие дороги, туземцы-эксцентрики, умопомрачительные достопримечательности. «Рам-рам» было бы интересно читать даже если бы там не было никакого убийства, просто как заметки наблюдательного, склонного к мягкому юмору путешественника о Раджастане и окрестностях. Вот уже в третий раз подряд мы видим, что Пако – одаренный тревел-райтер; во всяком случае «Рам-рам» – абсолютно точно из тех книжек об экзотических странах, после которых возникает невинное желание непременно увидеть все описанное своими глазами; это литература, являющаяся безупречным психологическим оправданием для выделения рубрики «путешествия» отдельной строкой в личном бюджете.

Неизбежный пункт: как «Рам-рам» соотносится с двумя предыдущими романами. Хуже, лучше, на уровне? Пожалуй, первый, парижский текст («Бог не звонит по мобильному», он же «В Париж на выходные») так и остался непревзойденным образцом. Тот роман был безупречен, как атомные часы. Фабульный механизм «Рам-рама» тоже бойко тикает – но есть в нем как будто лишние детали: опереточная, совсем уж неправдоподобная глава про то, как Пако и его напарницу берут в плен разбойники; явно недопеченная история про кражу ценностей в ашраме; ничего режущего слух, если бы речь шла об обычном авторе шпионских триллеров – но чуточку… не того у Пако (в характере которого на этот раз улавливаются какие-то джеймс-бондовские нотки – тоже неожиданно для тех, кто успел привыкнуть к его более сдержанному образу).

С другой стороны, даже и консерватору должно быть приятно, когда каждый следующий роман в серии не похож на предыдущий; с чем уж точно не хотелось бы столкнуться – так это с очередным достоевским-гением, написавшим пару оригинальных романов, а потом освоившим конвейерное производство.

Алексей Слаповский

«Пересуд»

«Эксмо», Москва

Следовало бы в очередной раз пропеть ритуальную здравицу А. И. Слаповскому – какой он чуткий, умный, адекватный, какие живые и лингвистически достоверные у него диалоги и т. п.; мы не делаем это только потому, что «Они», «Участок», «Синдром Феникса», «Анкета», «День денег» – слишком общеизвестные тексты, достоинства которых очевидны.

Старенький рейсовый автобус «мерседес», следующий из Москвы в провинциальный Сарайск, захвачен пятью сбежавшими из тюрьмы преступниками, которых везли на «пересуд», – «все вышло случайно благодаря извечной российской безалаберности». Пара десятков пассажиров удачно представляют собой все общество в целом. Известный набор типов – интеллигенты и хабалки, наглые и трусливые. Преступники (матерый зэк, зэк-«Чикатило» (сексуальный маньяк), зэк-«Ходорковский» (сидящий за неуплату налогов олигарх), обычный автомобильный вор и парень, в состоянии аффекта устроивший резню в деревне после того, как его невеста, пока он был в армии, вышла замуж за другого) предлагают жертвам – под дулами – заново судить их и вынести новые приговоры. Простой двухтактный двигатель: сжатие – распрямление, суд—пересуд. Замкнутое пространство, ограниченное число участников, на насилие, как (предсказуемо) выясняется, способны почти все, оружие – в наличии; понятно более-менее, что там может происходить – оно и происходит. Кровавая каша размазывается по тарелке то так, то эдак. И только поэтому история, в остальном крайне правдоподобная, выглядит несколько фантастической – слишком долго работает двигатель, слишком медленно увеличивается список погибших.

Очень русская история – заблудившийся трамвай, захватчики и жертвы пьют вместе, травят анекдоты – ну и время от времени стреляют и насилуют друг друга; общинное сознание ведь. Голливудская сюжетная схема (как из учебника по сценарному мастерству) – хотя и разыгрывается она в контексте совсем другой культуры, среди людей с другой историей, другими поведенческими программами. Это, несомненно, реалистический по методу роман – но намеренно театрализованный, с подчеркнуто соблюденным единством места, времени и действия; потом, здесь все-таки слишком много говорят, тогда как в жизни гораздо чаще стреляют; и это очевидное неправдоподобие возвышает бытовуху до Трагедии.