Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

В следующий, такой же тягостный, но так отделённый от предшественника миг, будто никакой связи не было между ними, и само свойство одного мига перетекать в другой будто никогда не существовало — она всё же поняла, что идут не к ней, а мимо. Точнее, сквозь неё. Просто к выходу, но так, словно её, стоящей на пути, здесь нет. Её здесь нет, хотя она тут: её попросту не видят эти слепые пуговки под козырьком кепки. И она проделала то единственное, что вытекало из этого: уступила дорогу, сошла с прямой линии носорожьего пути. Шаг в сторону от линии — и идущий действительно прошёл мимо, протиснувшись в образовавшуюся между её бедром и животом цирюльника щель. Коротко поддало чужим потным духом, но воздух и не шевельнулся, будто прошедший мимо и был только дух.

Она не обернулась, чтобы посмотреть, как этот дух вытекает наружу, на площадь. Ей и в голову это не пришло, потому что в тот же продлённый миг, она и мигнуть не успела, поднялись и трое его близнецов. Словно они только ожидали результатов первой попытки, чтобы последовать за братом, так же молча, как и он. Брат брату в затылок, все один к одному малорослые и без возраста, три чёрных тарантула. У всех узкоплечие пиджаки, руки в карманах штанов, впившиеся в шеи воротники рубашек и крепко сжатые губы. Миг всё ещё тот же — а они уже рядом, они тут.

Снова пахнуло потом, но уже сильней. И продлилось это втрое дольше, так что внутрь успел проникнуть жидкий воздух снаружи и пришлось разок его вдохнуть, сделать этот ничуть не облегчающий, тягостный глоток. Она и сейчас не обернулась, прекрасно зная, как они выглядят сзади: точно так же, как тот прохожий с горбатой паучьей спиной, исчезнувший в платановой аллее. Вот за последним из близнецов закрылась дверь. Для того, чтобы понять это, тоже не нужно оборачиваться. Это можно почувствовать и лопатками: дверь отсекла наружный жар.

— Рим большой город, — со значением произнёс цирюльник, глядя на эту дверь. — Не так ли? А мы живём тут. Я хочу сказать — а нам тут жить.

Выражение его лица успело измениться, вмиг стало будничным. Будто окончился тягостный обряд, похороны, например, и теперь ему можно, наконец-то, расслабиться. В будничную, даже домашнюю преобразилась его развязная, с нагло выставленным животиком фигура. Она как бы вся размякла, расплылась, и стало ясно, что цирюльник очень старается быть любезным. Может быть, не слишком успешно — ну так что? Не навоображала ли ты, дорогая, и тут — хамства и всяких ужасов, которых вовсе и нет, с чего бы это? Как бы то ни было, она последовала за преображением цирюльника: тоже расслабилась.

— Вы бывали в Риме?

Ремень уже успел намозолить ей левое плечо и она перевесила сумочку на правое. Цирюльник проводил её жест внимательным взглядом.

— Начто это? То, что удаётся заработать, можно спустить и тут. И очень легко при нынешней дороговизне. Но к нам ведь тоже редко кто заезжает, чтобы оставить тут свои денежки. Так что мы квиты. Я хочу сказать, мои расходы покрывают доходы, баланс — нуль. Есть, конечно, спорные пункты и в моей декларации, но у кого их нет?

Его взгляд расслоился, стал многозначителен: и серьёзен, и насмешлив.

— Мне это не интересно, — сказала она.

— Ну да, ну да… А вы прямо к нам — или вообще путешествуете, уже успели посетить и другие места? Если нет, рекомендую не ограничиваться Кампаньей, например, очень интересно к северу, в Абруццах. Но и у нас, конечно, есть горы, на которые стоит глянуть: Монте Вультуре, Кервиальто… да и Везув. Вы уже видели Помпейи? Говорят, ни один турист не проезжает мимо, чего нельзя сказать про Сан Фуриа. Увы, это справедливо: у нас нечего смотреть. Но вы, наверное, ехали через Potenza и Benevento…

— Стоп! Уже убедили. Признаю, вы знаете окрестности, как свою собственную цирюльню, по-хозяйски. Вы что, ещё и любитель-географ? Это бы вполне соответствовало…

Она не договорила, чему соответствовало бы, вернее — кому. Преждевременно открывать карты глупо. Не исключено, что пусть и нелепые, но уже завязавшиеся отношения с хозяином гостиницы окажутся полезными. Если придержать их и пустить в дело вовремя. Но цирюльник и сам не дал ей проговориться.

— А у вас в сумочке что — магнитофон? — подхватил он. — Что ж, вы не можете пожаловаться, что я отказался отвечать на ваши вопросы. Но вы могли бы задавать их прямо, не придумывая хитростей.

Ну конечно, донос Иуды Энциклопедии был однозначен. Или все они так увязли в своих мелких, давно ороговевших интересах, что любые другие расценивают как выдумку, как намеренную ложь, экран, предназначенный скрывать правду. Ладно, придётся им подплясать. Ведь наскакивать на таких лбом — себе же набивать шишки, отращивать у себя такие же рога. Обходные маневры куда эффективней. Они потихоньку их раскачают. Терпение, это только начало работы.

— Не надо меня стращать. Я уже поняла, что ваши доходы не от туризма. Тут всё кричит об этом, и все кричат. С чего же живёт ваш городок, чем занимается, в основном, население?

— Ну, вы же только что его видели, наше население… Большинство, я полагаю, работники в латифундии. Есть и что-то вроде кооператива, но дохленького. Вы сама знаете, как это бывает в наше время. И ещё сфера услуг. То есть, не сфера, это громко сказано, но при случае — почему не оказать услугу?

— Вы имеете в виду себя.

— Не только. Есть служащие почты, банка, а ещё городская администрация, или вот наш падре… Хотя он оказывает совершенно другие услуги, конечно. Ещё Адамо, вы с ним уже знакомы. Правда, ему до вас никого ещё не удавалось обслужить, но теперь вот с почином. Точно так же у него с врачебной практикой, он вам говорил, что практикует? Но у него от этого голова не болит, ведь папаша его не обидел, кроме этой убыточной гостиницы ещё кое-что оставил. Если уж вам искать этот… антиквариат, то начните с Адамо, вот где бы вам порыться как следует. Но предупреждаю: он грубиян. Я ему, кстати, предлагал: продай-ка ты мне эту обузу, ну — к чему она тебе? Не захотел и разговаривать. Наверное, гостиница дорога ему как память о папаше. Вы уже поняли, городок наш маленький, семейные отношения имеют большое значение, вся жизнь строится на них. Мы, собственно, одна семья… Слушайте, это и есть ваши интересные вопросы, ради которых вы к нам приехали?

Тут он фамильярно подмигнул ей, показывая, что вообще-то ему и без её объяснений понятно, с чем она приехала. И что он готов и её обслужить, посотрудничать с ней, кто б она ни была. Что он уже, собственно, начал сотрудничать, и непомерно активно, взяв на себя и её роль: сам за неё формулируя вопросы к себе и сам на них не отвечая. С этим мошенником тебе будет трудней всего, решила она. Не главный ли он у них тут, в этом их, так сказать, семейном кооперативе, а? Padre di famiglia, её крёстный, может быть, отец. Вряд ли из него удастся выдавить что-нибудь полезное. Ничего, я вам взбаламучу ваше болотишко. Вы все у меня ещё попляшете.

Но одно ей всё же удалось выжать из цирюльника, хотя, какую оно принесёт пользу — неизвестно: круглосуточного Аргуса Святого Писания зовут Адамом. И, стало быть, он имеет основания уворачиваться от выяснения имён. Какое может быть потешней его? Разве что её собственное рядом, бочок к бочку. Вот был бы ему случай разыграть для полного своего удовольствия сцену, если б он так не крохоборствовал. Знай он об этом заранее, не только бы, наверное, соблюдал обычные формальности, но и сам бы приплатил за своё развлечение.

— Не все, эти для начала. — Она держалась тона, предложенного цирюльником, в пределах меры расслабленной любезности. Она называла такую меру рабочим ритмом раскачивания. — Ваш так называемый кооператив, конечно, отнюдь не молочный. И в латифундии вряд ли производят что-нибудь питательное. Подъезжая к городу, я что-то не видала ни кукурузных полей, ни олив. Вообще ничего не видала, кроме пустыни. А семейные отношения сами по себе не кормят ведь. Нет, непонятно, на что живёт ваша famiglia… Не maffia же она, надеюсь, или как её там… camorra.

— Да, сельское хозяйство в наших местах переживает трудности. И не последнее место среди них занимают засухи, они прямо преследуют нас! А за что, за какие грехи? Мы, вроде, ничем не провинились перед Создателем… С чего мы живём? Сам ума не приложу, Бог его знает… Да и какая это жизнь: нищета. И никаких надежд на улучшение. Но и без надежд мы продолжаем уповать на Бога, всё продолжаем и продолжаем… Я вижу — вы иного мнения об этом, и о наших грехах тоже, да? Видно, считаете их достойными не упований, а наказаний.

Он довольно быстро справился и с новым своим превращением, со злой гримасой. И она продолжила, улыбаясь:

— А я вижу, вам не понравились мои определения. Наверное потому, что в обиходе, для себя, вы и сам пользуетесь ими. А для чужих у вас другие, надо сказать, странные термины: надежды, упования… Вы так их подаёте, вроде они противоречивы, несовместимы, а не одно и то же. И чего вы так всё кривляетесь? Боитесь, что после нашего разговора вас заподозрят в доносительстве? Ну, вы же не побоялись донести на этого Адамо, интересно, чем он вам помешал? Неужели тем, что доложил вам обо мне? Кстати, зачем бы ему это делать, если не вы тут, дражайший, всему делу голова, capo di famiglia… Но меня всё это, повторяю, совершенно не интересует. Назовём мой интерес чисто научным. Местные традиции, песни-танцы, антиквариат — и всё. Я по этим вопросам специалист, а не по социальным. Моя докторская диссертация, если вам известно, что это такое, как раз по проблемам формирования народной музыки, и в частности — любопытнейшей истории возникновения тарантеллы. Этот танец вам известен, не так ли.