Читать интересную книгу Кофе для невлюбленных - Софья Ролдугина

И все это — лишь часть моих обязанностей, наложенных происхождением и положением в обществе. Пусть я не великолепная леди Милдред, чья слава гремела по всей Аксонской Империи и за ее пределами, но и меня уважают среди аристократов — так же, как Эллиса уважают среди тех, кто связан с Управлением Спокойствия.

Можно сказать, что у нас обоих — особое положение. Только для меня оно — как корсет, заставляющий все время держать спину прямо и стараться быть лучше и сильнее, чем я есть.

Звание леди обязывает.

А Эллис… Эллис свою исключительность использует как некое орудие, позволяющее подняться над правилами и плевать на головы тем, кому бы он в ином случае кланялся до земли. Получается, что гений его… развращает?

— Леди Виржиния, простите великодушно, но вы уже с полчаса стоите тут, камень камнем. Не случилось ли чего? Если вам дурно стало или еще что приключилось, вы скажите — чем смогу, тем и помогу.

Я подняла глаза. Против света мало что можно было увидеть, но то, что Лайзо искренне обеспокоен, чувствовалось и по голосу. Мой водитель остановился на подобающем расстоянии от меня, в трех шагах, не пытаясь, по обыкновению, сократить его до одной вытянутой руки. Сквозь широкие рукава белой рубахи просвечивало оранжевое солнце — или, вернее, его рассеянные, отраженные от стен кофейни лучи. Лайзо скрестил руки на груди, а голову по-кошачьи наклонил вбок.

— Очень любезно с вашей стороны проявить заботу, мистер Маноле, но не беспокойтесь, — губы у меня вновь растянулись в той же пустой улыбке. — Я всего лишь задумалась о том, что же отличает людей благородных от низких.

— И к каким же выводам вы пришли, леди Виржиния? — кажется, Лайзо улыбнулся, но мой ответ заставил его помрачнеть:

— К такому, что рождение в определенной среде и надлежащее воспитание во многом определяют наше поведение в дальнейшей жизни. Не зря люди разделяются на аристократов и чернь; и порою пропасть между леди и выходцем из трущоб — не только в титуле.

— А эту пропасть… — Лайзо запнулся. — Ее можно преодолеть как-нибудь.

— Чаще всего она непреодолима.

— Леди Виржиния, я…

— Ступайте в зал, мистер Маноле, — я безразлично махнула рукой. — Этим вечером вашими услугами будет пользоваться мистер Норманн. А я, пожалуй, вернусь домой.

Этот диалог словно отрезвил меня и вернул ясность рассудка. Обижаться на Эллиса или ставить расследованию палки в колеса было бы неразумно и недостойно леди. Но и помогать детективу, как ни в чем не бывало — тоже. Поэтому я, как и сказала Лайзо, вернулась в особняк на Спэрроу-плейс и посвятила остаток вечера личным делам, выбросив из головы всех художников, актеров, убийства и самоубийства.

Следующий день вышел у меня крайне насыщенным. С утра я провела деловую встречу с одним из поставщиков бхаратских специй, взяв с собой одного из помощников мистера Спенсера в качестве секретаря. Потом написала письмо леди Клэймор, в котором намекнула на то, что изрядно соскучилась по ней и не прочь была бы посетить ее поэтический салон. Позже, в кофейне, размышлять на печальные темы и вовсе было некогда — после вечера памяти Патрика Мореля и посвященной ему статье в «Бромлинских сплетнях» мое «Старое гнездо» стало в некотором роде местом паломничества. Многим посетителям пришлось отказать, а потом и вовсе ввести на время заказ столиков только по предварительному письму — разумеется, это не касалось постоянных клиентов.

В таком же быстром, не терпящем пауз и остановок темпе прошла и вся оставшаяся неделя.

Утром — личные дела, днем — кофейня, вечером, изредка — визиты к друзьям или посещение интересных мероприятий. Время свое я старалась планировать так, чтобы не сталкиваться с мистером Норманном и мистером Калле, до сих пор приходившими в «Старое гнездо» после полуночи для обсуждения расследования. Лайзо совсем перестал со мной заговаривать и развозил по делам молча.

Взгляд у него день ото дня становился все более задумчивым и мрачным.

Не знаю, сколько времени могло бы продлиться это затишье. Две недели я старательно держалась в стороне от расследования и постепенно привыкла к размеренной, не отягченной загадками и кровавыми тайнами жизни. Скучать было некогда — о, нет, только не в Бромли, пусть бы и летом. Но в тот самый момент, когда я почти уже выкинула Эллиса из головы, он появился на пороге моего дома.

— …Сказать, что вас туточки нету, леди Виржиния? — переспросила Магда с робким недоумением. — А ежели спросит, куда вы изволили отправиться, что отвечать?

— Говорите, что не знаете. Он не имеет права вас расспрашивать. Будет настаивать на ответе — позовите Стефана, пусть выведет мистера Норманна из дома, — я пожала плечами. — Ступайте, Магда. Мистер Норманн ничем не отличается от других излишне навязчивых гостей.

Горничная вышла, а я вернулась к своим бумагам. Срочных дел не было. Новостей тоже, если не считать за таковые донесения адвокатов с вялотекущего судебного процесса об определении границ владений: один эсквайр, чей клочок земли граничил с моими лугами для выпаса овец недалеко Грин Хани Роук, все никак не мог смириться с тем, что старый граф Эверсан выиграл у него часть надела в кости. Но суд этот длился уже целую вечность, и завершиться должен был, похоже, лишь со смертью истца, потому как наследников он не оставил.

Магда вернулась быстрее, чем я успела заскучать.

— Вы, это, не ругайтесь, леди Виржиния, — неловко переступила она с ноги на ногу, — но мистер Норманн вам передать просил. Говорит, он так и знал, — и Магда с опаской вручила мне свернутый вчетверо клочок бумаги.

На нем было всего три слова — «Эрвин Калле мёртв».

У меня сердце едва не остановилось.

Я, будто пробка из бутылки с игристым вином, выскочила из-за стола. Деловые письма разлетелись по комнате белыми голубями. Коридор, лестница и галерея промелькнули в одно мгновение, а в голове моей была, кажется, всего одна мысль: «Лишь бы он еще не ушел».

— Вы! — я вихрем влетела в гостиную, и Эллис, стоявший у залитого солнцем окна, обернулся. Волосы его были растрепаны, и вокруг головы словно горел ореол. — Почему вы не сообщили раньше?

— День добрый, леди Виржиния, — церемонно поприветствовал меня детектив и шагнул ко мне. Выражение лица у него разглядеть было сложно — солнце било мне в глаза. — Все очень просто. Я не рассказал вам потому… — еще один шаг, еще и еще. — Потому… — последний шаг, и Эллис крепко взял мои дрожащие руки в свои. — Потому что это неправда, леди Виржиния. Я солгал, но прошу меня простить — иначе вы не стали бы со мною разговаривать.

Я бы с удовольствием залепила бы Эллису пощечину, но этот предусмотрительный подлец легко удержал мои руки.

— Отпустите.

— Вы не будете драться?

Я призвала на помощь все свое самообладание.

— Что вы, леди не опускаются до драк.

— Надеюсь, что это так, — без улыбки ответил Эллис и разжал пальцы. — Но логика подсказывает мне, что… Ох! Вы слукавили, леди Виржиния. А кольца на ваших изящных пальцах довольно тяжелы.

— Поделом, — ладонь горела от силы удара, но о сделанном я не жалела. — Есть вещи, мистер Норманн, с которыми не шутят.

— Это была не шутка, а психологический прием, — въедливо уточнил детектив, и в голосе у него не было ни малейших следов раскаяния. Я вдруг почувствовала себя невероятно усталой, словно все утро тащила в гору тяжелый камень, а он у самой вершины сорвался вниз, обратно к началу пути.

— Вам виднее, мистер Норманн. Если на этом все, то прошу вас покинуть мой дом — у меня множество неотложных дел, да и у вас, полагаю, тоже.

Но, конечно, Эллис не позволил мне просто так уйти. Не такого сорта был этот человек — если уж ему что-либо требовалось, он получал желаемое любой ценой, не особенно считаясь с приличиями, чужим мнением и даже с законами.

— Да постойте же! — детектив схватился за верх моей юбки, и дымчато-зеленый лен с золотой нитью предупреждающе натянулся. — Выслушайте меня! Я, право, не знаю, за что вы на меня дуетесь, леди Виржиния, но готов принести вам самые искренние мои извинения — хоть бы и на коленях, на площади перед вашим особняком, при всем честном народе.

— Не утруждайте себя, — торопливо откликнулась я, пытаясь выдернуть юбку из цепких пальцев детектива. С него сталось бы выполнить обещанное, а мне это было совсем ни к чему.

— Так хоть скажите, на что вы сердитесь! — глаза Эллиса казались сейчас пронзительно-голубыми, как весеннее небо где-нибудь в провинции, вдали от фабричных труб Бромли, и такими же невинными. — Неужели я оскорбил вас после вечера памяти Мореля? — я поджала губы, не собираясь жаловаться, но взгляд сказал за меня все. — О, так значит, я угадал. А мне-то казалось, что вам просто нездоровится, — Эллис тяжело вздохнул. — Честно говоря, я тогда был слишком увлечен разработкой версии о причастности Палмера к нашему делу и не слишком-то следил за своими манерами. Но, право, я ни за что не захотел бы вас обидеть, Виржиния, — проникновенно произнес он и отвел взгляд. — Судите сами. Разве разумно с моей стороны было бы ссориться с графиней? Даже если отбросить в сторону личные чувства, а я вас глубоко уважаю за ум и характер — и, конечно, восхищен вашей красотой… Словом, даже если отбросить все это, остается чистая выгода от знакомства со столь влиятельной особой. Помощь, которую вы оказываете мне в расследованиях, воистину неоценима. Без ваших связей и, что греха таить, средств я бы не сумел раскрыть ни дело об убитых дочерях баронета Куиннсли — да, да, то, для которого я брал платье мисс Мадлен, — ни поймать сумасшедшего, который охотился исключительно на седых джентльменов, питающих страсть к театру… Леди Виржиния, не держите на меня зла, — ошеломленная потоком уверений и комплиментов, я не заметила, как Эллис выпустил мою юбку, но завладел рукою, и теперь осторожно, будто успокаивая пугливую зверушку, поглаживал раскрытую ладонь кончиками пальцев. — Честно сказать, я с юности отличаюсь тем, что не всегда способен осознать, почему людей обижают те или иные слова. Прийти к этому знанию логически — могу, но вот прочувствовать — увы. А потому просто скажите, какие мои слова показались вам оскорбительными, и я никогда больше их не произнесу.