что сам таким безалаберным был в ее годы, и что, по сути, она ничего никому не должна, но во мне, наверное, слишком много бессильной злобы, чтобы ни на ком ее не выместить.
– Привет. Как жизнь? Уже чуть посвободней с делами?
Стоит этим словам сорваться с моих губ, как глаза сестренки вспыхивают праведным гневом. А я знал, между прочим, что темперамент у нее ого-го. Откуда-то знал, да… И теперь с интересом естествоиспытателя наблюдаю, как через напускное проступает она настоящая.
– Хочешь мне что-то предъявить? – цедит, наклонившись к моему уху. В ушах гремит музыка, но почему-то кажется, в этом невообразимом хаосе я отчетливо слышу, как колотится ее сердце. Аня сидит слишком близко. Мне ее чересчур… В ноздри проникает аромат разгоряченной в танце покрытой испариной кожи. И взмокших волос.
Не понимая, какой между нами с Аней ток, о чем-то без умолку щебечет Гордеева. Если эта девка и затыкается, то лишь когда спит. Не знаю, как Аня ее терпит. С другой стороны, а что ей остается? Жилье ей так и не дали. Вот почему одной из просьб отца, которую он сам обозначил едва ли не как последнюю, была просьба купить девчонке нормальную квартиру в центре. И за одно только это она могла бы проявить к нему чуть больше интереса. Уважить, мать его, желание отца увидеться. Потому что каждая встреча с ним может оказаться последней.
Стакан в моей руке лопается. Светка визжит. А Аня, напротив, стихает, с ужасом глядя на мою покрытую кровью руку.
– Упс. Пойду… Приведу себя в порядок. Отдыхайте.
Выбираясь, задеваю плечом сестренкиного хахаля. Пульсация в ушах усиливается. Кажется, я здорово перебрал. Ну и хрен с ним. Я же хотел забыться! И Динку драл лишь потому, что надеялся хоть так разогнать картинки сегодняшнего дня. Хреновые, блин, картинки.
В туалете никого нет. Отматываю сразу несколько бумажных полотенец и прикладываю к порезу. Он небольшой, но глубокий. Оттого кровь хлещет из меня, как из поросенка.
– Это не поможет. Здесь надо шить, – звучит за спиной тихий, чуть запыхавшийся голос.
– Смотрю, ты прямо питаешь страсть к туалетам, – насмешливо меняю тему, не отрывая взгляда от струи воды. И только несколько секунд спустя оглядываюсь, не без удовольствия отмечая, что румянец на лице Ани стал будто бы гуще. Это не делает мне чести, да, но справедливости ради стоит заметить, что я не так часто позволяю себе вымещать свою злость на людях.
– Слушай, какого черта? Я разве давала тебе повод разговаривать со мной в таком тоне?
– Нет?
– Нет! И это не я виновата, что стала свидетелем вашей оргии! Ясно?!
– Ясно, что ты понятия не имеешь, что такое оргия.
– А ты в этом, конечно, спец!
Мы уже просто орем друг на друга. Полотенце в руке намокает и наливается красным, становясь едва ли ни одного цвета с Аниными щеками. Не знаю почему, но мне нравится выводить ее на эмоции. И похер, со знаком плюс они или минус. Я поглощаю их, вытесняя сосущую пустоту внутри.
– Конечно. Хочешь, покажу?
Я отбрасываю полотенце в корзину с мусором и, сунув палец в рот, смотрю прямо ей в глаза. Смешно, что ее ведет от этого. Дыхание разгоняется, становится чаще и поверхностней, взгляд плывет, теряя фокус.
– Ты совсем ненормальный? – хрипит она.
– Это называется – сексуально активный.
– Ты мой брат!
Ах ты ж…. А она ведь не в курсе, что мы не родные. И это не мешает ей меня хотеть? Занятно. Плохая девочка. Очень плохая. Мне нравится. Я бы даже мог сыграть с ней в эту игру. Запретный плод наверняка обострит чувства и даже скрасит ее уродство. Такой сладкий изврат, но… Отец вряд ли мне это простит. Поэтому я беру себя в руки, насколько сейчас могу, и, отвернувшись, цежу:
– А он твой отец.
– Я же сказала, что освобожусь послезавтра! Я не отказываюсь от общения. Просто в универе завал, еще и Сашка здесь всего на неделю и…
– Таких Сашек у тебя будет еще с десяток.
– Ты по себе равняешь?!
– А отец у тебя один. И он умирает, – продолжаю гнуть свое.
– Ну да. Очень удобно – делать меня крайней. Только сам ты, как я погляжу, себе ни в чем не отказываешь. Веселишься, как ни в чем не бывало!
Это настолько, блядь, несправедливо, что я вспыхиваю, как канистра с бензином, в которую бросили спичку. Подлетаю к Ане, дергаю ее на себя.
– В отличие от тебя, я был с ним весь день!
Наши тела ударяются друг о друга. Мячики ее грудей расплющиваются о мой торс. Разница у нас в росте такая, что Аня смотрит на меня снизу вверх. Впрочем, как и любая другая женщина. Вот только далеко не на каждую я действую так… Я сам. Без привязки к деньгам и статусу. На абсолютно примитивном животном уровне, меняющем биохимию ее крови, ее дыхание и даже внешний вид. Это так манко – словами не передать.
Я наклоняюсь. Она как зачарованная на меня пялится. Испытываю извращенное желание тронуть языком уродующий ее шрам. Меня куда-то несет. Я абсолютно точно не в порядке. Пьяный, злой на весь мир и, сука, испуганный. Вот кто бы мне сказал, что взрослого мужика может привести в такой ужас мысль о скором сиротстве?
– Я встречусь с ним! Правда. Завтра, если это так срочно, – тараторит Аня, вроде как и не веря, что я ее поцелую, но в то же время ужасно того боясь.
Даже интересно, чем бы это закончилось, если бы у меня не зазвонил телефон. А так я приложил его к уху, и все враз перевернулось.
– Что?! Матиас! – теребит меня Аня, по лицу читая, что случилась какая-то фигня.
– Папе хуже. Пойдем.
Слава Богу, этой дурочке хватает ума со мной не спорить. Мы возвращаемся к Аниному столику, чтобы забрать ее сумочку, и теряем еще какое-то время на то, чтобы она объяснилась со своим парнем. Тот, конечно, увязывается за нами, но Аня пресекает эту идею. И это последнее, на что я обращаю внимание. Ведь мои мысли сейчас совсем в другом месте. С другими людьми…
Тычу в приложение такси, но из-за того, что дрожат пальцы, никак не удается вбить нужный адрес.
– Дай я, – мягко замечает Аня,