Читать интересную книгу Лакуна - Барбара Кингсолвер

Придет ли он? А если нет? Мать не придумала другого плана на случай, если отец не приедет за своим багажом. Но вот он: больно хлопнул по плечу, смерил взглядом голубых глаз. Непривычно: член семьи со светлыми глазами. Кто бы мог подумать! По одному-единственному подкрашенному снимку сроду не догадаться. Вероятно, сын его тоже разочаровал.

— Твой поезд опоздал на час.

— Простите, сэр.

Мимо, точно голуби, которых спугнули с куста, порхнула стайка бездомных мальчишек, роняя чемоданы на ноги пассажиров.

— Шайка бродяжек с товарняка, — произнес отец.

— С товарняка?

— Приехали в город на вагонах.

Мороз был свирепый, от каждого вдоха щипало в носу. После долгого пути тело под одеждой зудело, как от чесотки. Люди в длинных пальто, рев паровых машин. Наконец дошло, о чем говорил отец: маленькие оборванцы ехали на вагонах. Dios mió.

— И куда же они теперь?

— Побежали сломя голову в какую-нибудь ночлежку. Или слушать святош. Прими Господа на один вечер в обмен на малиган[97].

— Малиган — это такие деньги?

Взрыв хохота походил на звуки трубы марьячи. Его позабавил этот простофиля, задающий несуразные вопросы, его сын. Внутри вокзал напоминал собор: высокий купол, величественный свод, уходящий в небеса, но слишком мало пространства, чтобы вместить всех, кто набился внутрь. Гигантский мраморный портал выходил на улицу, но солнце снаружи было холодным, светило, но не грело, как электрическая лампочка. Сновали толпы людей, безразличные к тому, что их звезда не горит.

— Куда все идут?

— Домой, сынок. Рабочему человеку пора перекусить и подремать после обеда. Это еще что! Ты бы видел, что творится по понедельникам.

Неужели сюда поместится еще больше людей? Внутри вокзала по-прежнему гудели поезда; казалось, у здания бурчит в животе, словно оно переваривает пищу. Как ацтекский храм, напившийся крови. Совет матери на прощанье: старайся во всем видеть хорошее, этот человек ненавидит нытье, поверь мне.

— Юнион-стейшн похож на храм.

— На храм? — покосился отец. — Тебе сколько, четырнадцать?

— Пятнадцать. Летом будет шестнадцать.

— Понятно. Храмы. Построенные на деньги государства мошенниками Гувера.

Он бросил подозрительный взгляд на трамвайную остановку, словно, пока он был на вокзале, город без его ведома коварно изменился. Румяный, в веснушках, с белесыми, поблекшими снизу усами. Фотография не отразила негероический цвет лица: в Мексике такая кожа обгорела бы до хрустящей корки. Одна загадка решена.

Он нырнул в толпу и быстро зашагал; оставалось лишь набычиться, точно боксер, и внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить в лошадиный помет, волоча за собой чудовищных размеров чемодан. К поезду его подвез водитель матери; потом вещи нес носильщик. Здесь никто не поможет, в Америке каждый заботится о себе сам.

— Они собираются выстроить целый ряд таких вот храмов на юге Пенсильвании. Видишь, торчит громадина, как бельмо на глазу? Монумент Вашингтона. — Он указал на парк, где за деревьями без листьев маячило светлое каменное строение. Тут же всплыло воспоминание: длинный узкий коридор, уходящий вверх, точно темная мышиная нора. Эхо спора на лестнице, рука матери тянет вниз, в безопасное место.

— Мы туда ходили, правда? Один раз, с мамой?

— Ты это помнишь? Да, сынок. Ты разревелся на лестнице.

Запыхавшись, он остановился на углу, выдыхая облачко пара, будто закипевший чайник.

— Теперь наверх пустили лифт. Еще один храм мошенников Гувера. Так и знай. — Он фыркнул от смеха, будто попробовал на вкус собственное остроумное замечание, и его разобрала отрыжка. Народу на трамвайной остановке прибывало. Проехал военный на огромном гнедом жеребце; копыта гулко стучали о мостовую.

— Мама говорила, ты работал на президента Гувера.

— А я и не отрицаю, — с потаенным раздражением произнес отец, как будто не хотел признаваться, что работал на Гувера. Или тот ни при каких условиях не должен был об этом знать. Жалкий счетоводишка при правительстве, говорила мать, но один из последних граждан Америки на стабильной должности, так что сам бог велел поездом отослать к нему сына.

— Президент Гувер — величайший из людей, — преувеличенно громко произнес отец. На него оглянулись. — Не так давно ему установили телефон для связи с начальником штаба. Теперь он в два счета может переговорить с Макартуром. Разве на столе у президента Мексики есть телефон?

Похоже, Мексика станет поводом для упреков. Вероятно, чтобы поквитаться с матерью. У Ортиса Рубио есть телефон; в газетах писали, что он шагу не ступит без того, чтобы не позвонить Кальесу[98] домой, на улицу Сорока Воров в Куэрнаваку. Но отец и слышать об этом не хочет. Многие задают вопрос, не нуждаясь в ответе. Через гущу людей он пробился в вагон и, расталкивая пассажиров, устроился на сиденье. Чемодан под деревянной лавкой не поместился, пришлось его оставить в проходе. Получилось неловко. Выходившая из трамвая толпа обтекала его, как река валун.

Ехали долго. Он смотрел в окно. Невозможно представить этого человека в одной комнате с матерью, в одной постели. Она бы его прихлопнула, как муху. А потом позвала служанку, чтобы та вытерла оставшееся от него мокрое место.

Здешние мужчины носили костюмы, как коммерсанты в Мехико, но из-за холода одевались теплее. Наряды женщин были сложнее: длинные шарфы, какие-то неизвестные штуковины, в которые прячут руки. На шее у одной была горжетка из лисицы, которая держала в пасти собственный хвост. Окажись здесь Кортес, он написал бы королеве целую главу о дамских нарядах.

Спустя немало остановок отец проговорил:

— Мы выйдем у школы. Они сказали, что в твоем случае лучше начать незамедлительно. — Он произнес это медленно, как будто под «твоим случаем» подразумевалась умственная отсталость. — Это пансион. Будешь жить вместе с товарищами, Гарри.

— Да, сэр. (Гарри. Теперь, значит, Гарри?)

— Вам будет очень весело. — Отец закусил ус и добавил: — По крайней мере, я на это надеюсь.

В смысле, за эти деньги. Гарри. Гарри Шеперд смотрел в окно. Кто платит, тот и выбирает мальчику имя.

Мелькали пейзажи: мраморные сооружения, парки с голыми деревьями, похожими на скелеты, дощатые склады. Бледные светлокожие мужчины в черных костюмах и шляпах. А потом наоборот: темнокожие мужчины в светлых рубашках и брюках, без шляп. Они кирками рыли длинную канаву; их мускулистые плечи, несмотря на холод, были обнажены. Во всей Мексике не сыскать индейца, такого же черного, как эти люди. Их руки блестели, как полированные деревянные клавиши рояля.

После долгой поездки на трамвае пересели на автобус. Огромный чемодан занял отдельное сиденье у окна, в котором виднелись особняки, вытянувшиеся вдоль реки. Отец порылся в кармане, выудил часы и нахмурился. Помнил ли он о других часах, тех, что забрала мать и которые в свою очередь пропали из ее шкатулки с драгоценностями? Сейчас об этом тошно вспоминать — не потому, что воровать грешно, но из-за связанной с часами ужасной тоски. По этому человеку. Отцу.

17 ЯНВАРЯ

Ваше императорское величество, заведение под названием «Академия „Потомак“» оказалось на удивление скверным. Тюрьма в кирпичном доме, выстроенном на манер особняка, где вожди племени так называемых наставников правят пленниками. В дортуаре длинные ряды кроватей, как в больнице, причем ровно в двадцать один ноль-ноль все пациенты обязаны затихнуть и не подавать признаков жизни. Команда «выключить свет» значит, что ни почитать, ни заняться чем-то еще не получится. Утром тела по команде снова оживают.

Самое странное, что юные пленники, похоже, ничуть не стремятся бежать. На занятиях покорно исполняют приказания, но стоит наставнику выйти из класса, как мальчишки начинают бить друг друга по головам чернильницами и передразнивать радиоведущих по имени Эмос и Энди. В дортуаре разглядывают напечатанную в чьем-то желтом журнальчике картинку с девчонкой по имени Салли Рэнд. Голая, с опахалами из перьев, она похожа на замерзшего птенца.

В субботу днем узников выпускают на свободу: в кои-то веки нет ни зарядки, ни уроков. Дортуар пустеет. Утром сперва в церковь, потом в столовку — и на свободу.

Все остальные девятиклассники моложе. Но при этом выше, чем те умственно отсталые, и не так плюются. Девятый класс — своего рода компромисс: слишком велик, чтобы возвращаться в шестой. Наставники преподают латынь, математику и прочие предметы. Муштра и психомоторика. Лучше всего литература. Учитель посоветовал посещать занятия с одиннадцатым классом. Сэмюел Батлер, Даниель Дефо и Джонатан Свифт. Какая разница, относится их творчество к периоду реставрации или неоклассицизма? Неограниченное количество новых книг.