Ира ложится на спину и «зависает» в воде, едва шевеля кистями рук. Сейчас, при свете луны, она ужасно похожа на русалку. Валера шумно фыркает, плавает на спине, изображая кита. Димка на берегу расшнуровывает кеды и рассказывает Соне, как родители пытаются выжить его из квартиры. Доносятся обрывки фраз:
— …Сами подарили, теперь — отбирать? Выкусят… Ну, счета не плачу. Пока они бумажки соберут, чтобы отключить мне коммуналку, в тартарарах все будем уже… Поздно спохватились.
Мы слышали эту волынку сто раз, как минимум. На одной стороне баррикад упорствующий в своем нежелании учиться и работать сын, на другой — обеспокоенные родители. Они почему-то не желают принимать аргумент о неминуемом апокалипсисе, из-за которого все виды социальной деятельности теряют смысл. Хотят наставить ребенка на путь истинный. «Ребенок» тем временем пытается успеть попробовать все.
Например, ночное купание в водохранилище. Под светом луны и укоризненными «взглядами» плакатов «Купаться строго запрещено!».
— Строго купаться! — тихо смеется Ира.
Вода к августу прогрелась — такое впечатление, что плывешь с теплом молоке. Никакого сравнения с холодным грязным морем. Надо бы почаще приезжать сюда. Морока, конечно, пробираться через бурелом и лезть через дыру в заборе, но результат того стоит.
— Тут нет течения? — Соня опасливо трогает воду большим пальцем ноги. Она не слишком хорошо плавает.
— Нет! Давай сюда!
— Только я буду медленно заходить, ладно?
— Ладно-о-о-о… Я тебя жду!
— Хей-хей! — ко мне подплывает Валерка, толкает плечом. — Айда наперегонки, к тому берегу?
— Я тоже хочу, — Ирка-русалка выныривает из оцепенения, подгребает ближе и широко улыбается, глядя на луну.
— И я! — справившийся со шнурками Димка прыгает в воду с разбега.
Мы плывем наперегонки с облаками, в которых ныряет луна, смеемся, брызгаем друг на друга, Валерка хватает Диму за пятку и пытается утянуть на дно. Первой оказывается Ира — кто бы сомневался в русалке? — она единственная не устала и готова сразу же двигать обратно. Остальные выбираются на берег и сопят, как стадо морских котиков. Потом я внезапно вспоминаю, что Соня там одна.
Когда мы возвращаемся, Сонина одежда лежит на берегу, а ее самой не видно.
Я ныряю да звона в ушах, и кричу — пока не срываю голос. В результате появляется охрана с фонарями и собакой. Хорошо, что собака толстая и медленная — мы успеваем к дыре в заборе раньше, чем она.
Пока мы бежим по лесу, поскальзываясь и спотыкаясь в темноте, я судорожно думаю, что делать. Кроме анонимного звонка в службу спасения в голову ничего не приходит.
— Хочешь совет?
— Ну? — мы доезжаем на Валеркиной машине до Орлиной сопки, тут мне выходить.
— Если хочешь остаться в счастливом неведении, будто ее инопланетяне там забрали или подводные жители… Не смотри телевизор в ближайшие дни, — Ира сочувственно смотрит на меня. Я брякаю первое, что приходит в голову:
— Ты видела про близнецов?
— Сложно было не увидеть, они по всем каналам и в лентах новостей были. Теперь вот маньяка ищут.
Я молча киваю и выхожу из машины.
— Ты и вправду послушайся Иру, хорошо? — Димка выглядывает из окна. — Просто если она утонула…
«Тело с силой протянуло через первую, крупную решетку водозабора, и его фрагменты застряли уже в трубе. Во всем Владивостоке было отключено водоснабжение, пока специальные службы извлекали части трупа из системы. Еще раз напоминаем: купание в городском водохранилище…»
— Строго запрещено, — я запрокидываю голову и выливаю в глотку последние сто пятьдесят грамм коньяка. Больше спиртного в доме не осталось.
* * *
На шоколадной фабрике зерна очищают и обжаривают во вращающихся барабанах при температуре 120–140 °C. Правильное и равномерное обжаривание окончательно формирует вкус шоколада.
После этого ставшие хрупкими зерна дробят в особой машине, которая сортирует крошку по размеру частиц, пропуская через систему сит, заодно удаляя оставшиеся фрагменты кожуры.
* * *
Владивосток стоит — если улицы некоторых городов не готовы к зиме, то наш не готов просто к любому времени года. Узкие извилистые улочки, постоянные мелкие аварии и бесконечные пробки. Я оставляю машину где-то за километр от бара и бреду пешком, подняв воротник пальто. От промозглого ветра и мороси это не спасает. Впрочем, не спасли бы ни зонт, ни шапка — ветер с Тихого океана пробирает до костей через самые понтовые шубы и крутые пуховики, купленные в специальных спортивных магазинах. Непродуваемая мембрана, гортекс… Тьфу. Только не для прибрежного города, я вас умоляю.
Ребята уже на месте. Несмотря на то, что они уже успели согреться, сидят нахохленные и хмурые. Окно залеплено мокрыми желто-бурыми листьями. Бармен включил радио — передают, что в двух десятках километров от берега затонул нефтяной танкер. Рассказывают про умирающих птиц со слипшимися перьями. Про тюленей и дельфинов, которых выбрасывает на берег.
— Тюлени, — Ира морщится, как будто собирается заплакать. Кутается в серую шаль, кусает губы. Смотрит на нас так, как будто это мы подплыли ночью к танкеру и продырявили обшивку.
— Все там будем, — говорю я и заказываю ирландский кофе.
— Скучно, — Дима откидывается на спинку стула и пялится в потолок. — На работу устроиться, что ли?
Валера встает и аплодирует:
— Где же небо, падающее на землю? Ты, часом, время года не перепутал?
— Ничего я не перепутал, — голос у Димки сухой и бесцветный, как зимняя трава под снегом. — Кто же знал, что мы такие быстрые. За лето все успели. А сейчас, как раз, когда нужно веселье…
Он, не прощаясь, отодвигает стул, встает и молча идет к выходу.
Ира провожает его сухими глазами.
— Давай тоже пойдем? — она тянет Валерку за рукав. — Мне здесь холодно.
Он протягивает ей ключи:
— Подожди меня в машине, хорошо? Минуту.
Ира неуклюже выбирается из-за стола. Я только сейчас замечаю, что она беременна.
Подождав, когда она скроется за дверями, Валера наклоняется ко мне и шепчет:
— Ну, и что мне с ней делать?
— В смысле?
— Без смысла. Понимаешь, она чем дальше, тем больше с ума сходит. На полном серьезе строит планы. Выбирает страну для свадебного путешествия следующей весной — весной, черт побери! Рассуждает об обоях для детской и о цвете коляски.
Я молча кручу пальцем у виска.
— Вот и я о том же! Он же даже родиться не успеет…
— Он?
— Или она, я не знаю. И узнавать не хочу. Чтобы не привязываться. Меня все это давит, понимаешь? Ужасно давит. Как будто между плитами. С одной стороны — мы же с вами все решили, приняли, успокоились… А с другой стороны — это какое-то неожиданное невозможное будущее, ребенок. И Ирка, предательница, кто ж мог знать, что ей гормоны настолько в голову ударят?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});