— Только не говорите мне, что вы не видели такие шедевры, как, скажем, «Вечный жид» или «Еврей Зюсс».
Хайнц вздохнул.
— И каковы ваши впечатления? — продолжал пытать Хайнца косоглазый инквизитор. Да что же такое, снова испугался Хайнц, ну в самом-то деле, чего он, издевается?
— Э-э… Разрешите, оберштурмбанфюрер… я не буду отвечать на этот вопрос… видите ли, я… вообще не люблю кино. Как вид искусства. Я его не понимаю.
Штернберг хмыкнул.
— Ладно, как вам угодно. Похоже, я вас уже замучил. Как, кстати, ваша голова, уже не болит? Я так и думал. Отлично, отлично, — промурлыкал он, — что ж…
Штернберг отложил Хайнцову анкету на край стола, ко всем прочим. Рядом со стопкой анкет лежал какой-то чистый лист. Он и раньше там лежал, но Штернберг, по-видимому, только сейчас обратил на него внимание. Офицер поднёс лист к глазам, перевернул — на обратной стороне было что-то написано, Хайнц успел разглядеть заваливающиеся книзу строчки. Штернберг озадаченно приподнял густую золотистую бровь. У него это очень хорошо вышло, так изящно, по-аристократически, только косоглазие всё портило. Пока Хайнц, морща лоб, безуспешно пытался проделать со своими бровями тот же фокус, Штернберг прочёл:
— Заявление.
Поглядел куда-то поверх Хайнца:
— Франц, что это такое?
К столу приблизился Послушник (оказывается, он давно уже стоял в комнате у дверей).
— Что — а, это? Так это один солдат написал, тот самый, который чуть в обморок не свалился. Он, когда анкету заполнял, сказал, что ему непременно нужно написать заявление на ваше имя. Ну, я ему и дал листок, даже не читал ещё, что там такое…
Штернберг нахмурился, разбирая корявый мальчишечий почерк. И вдруг громко-громко расхохотался. Он оглушительно хохотал, запрокинув лохматую голову, сверкая ярко-белыми зубами. Хайнц сердито глядел на него. В жизни он ещё не видел такого сумасшедшего эсэсовца. Сначала задавал дичайшие какие-то вопросы, теперь вот ржёт как ненормальный…
Штернберг, не переставая хохотать, попытался прочесть написанное вслух:
— Оберштурмбанфюреру… лично в руки… заявление. Уважаемый господин фон Штернберг! Я с большим пониманием отношусь к вашему стремлению возродить древнюю религию великих германцев. Но я не могу во всём этом участвовать. Ха-ха… Как христианин, я… ха-ха-ха!.. отказываюсь принимать участие в… в… ха-ха… жертвоприношениях германским языческим богам, которых всё равно не существует… Считаю своим долгом предупредить вас, что человеческое жертвоприношение — большой грех, и вы можете погубить вашу бессмертную душу… О Санкта Мария… ха-ха-ха!.. Согласно учению Господа нашего Иисуса Христа… так… Должен сообщить, что буду вынужден оказать сопротивление, если вы попытаетесь меня принудить… Хайль Гитлер. О, боже!.. Ха-ха-ха-ха!!!
Штернберг склонился над столом и дрожащей рукой протянул заявление своему помощнику, тоже гогочущему во всё горло. Хайнц мрачно переводил взгляд с одного на другого. Ну и дела, форменный сумасшедший дом. Хайнц, конечно, сразу понял, кто является автором «заявления». Олух царя небесного Вилли Фрай, до полусмерти напуганный болтовнёй Пфайфера.
Смех прекратился так резко, словно оборвалась киноплёнка.
— Драгоценный мой легионер, что ваш славный декурион вам про меня наплёл? Что я главный жрец какого-нибудь Монтесумы и только и жду того, чтобы выдрать сердце из чьей-нибудь груди?.. А? Что ж вы так убито молчите?
Хайнц не знал, что и ответить. Не повторять же перед офицером Пфайферову бредятину — впрочем, тот и сам обо всём догадался.
— Ладно, ближе к делу. — Штернберг поднялся со своего готического трона. Хайнц дёрнулся, порываясь встать тоже, но был остановлен плавным дирижёрским жестом.
— Нет, вы-то как раз сидите. Только не скукоживайтесь так, вас никто тут не собирается резать.
Штернберг с неподражаемой, одному ему свойственной журавлиной грацией — а ведь обычно долговязые кажутся такими неуклюжими — прошествовал мимо Хайнца куда-то за спинку кресла и там остановился.
— Смотрите в окно. Постарайтесь ни о чём не думать.
Хайнц покосился на отражение в стёклах ближайшего шкафа: офицер встал прямо за креслом и теперь водил раскрытой ладонью сантиметрах в двадцати от его, Хайнца, макушки.
— Я же сказал — смотрите в окно.
Хайнц покорно уставился в жемчужное марево за частым переплётом. По темени словно прошло лёгкое тёплое дуновение, что-то очень слабое, щекотное — не то мерещится с перепугу, не то этот косоглазый касается рукой его волос на макушке. Хайнц повёл лопатками и немного отстранился.
— А теперь встаньте вон там, перед чёрным экраном.
Хайнц отошёл к стене, к висевшему на ней отрезку чёрного бархата.
Офицер небрежно присел в освободившееся кресло.
— Стойте спокойно, не тряситесь.
Штернберг, чуть откинувшись — точь-в-точь ценитель живописи перед новым полотном, — слегка прищурился и с минуту смотрел будто сквозь Хайнца, насколько вообще можно было судить по его ненормальным глазам — и, кстати, Хайнц против воли стал понемногу привыкать к этому уродству.
Насмотревшись же, офицер приказал:
— Подойдите сюда. Встаньте-ка вот здесь, передо мной.
Хайнц медленно подошёл.
— Руки протяните… нет-нет, ладонями вверх. Вот так.
Хайнц протянул руки.
— Глаза закройте, пожалуйста. Да закройте же, что вы за пугливое создание, не собираюсь я вам живот вспарывать.
Опустилась глухая тьма. Поначалу ничего не происходило. А затем руки залило приятное тепло, проходившее по ладоням, словно луч прожектора по плацу. В самых кончиках пальцев нарастал зуд, тело становилось будто невесомым, настолько невесомым, что, казалось, уже паришь, не касаясь пола, — Хайнц, не выдержав, открыл глаза и увидел протянутые руки Штернберга на некотором расстоянии от своих, странно сосредоточенное лицо офицера — и тут взбесившийся пол с силой ударил по ногам, Хайнц повалился назад, с треском ударился затылком о край стола, а затем локтями, копчиком, спиной — об пол. Сдавленно взвыв, Хайнц схватился за голову.
— Эх, вы, преторианец…
Офицер подобрал пилотку Хайнца, валявшуюся рядом с креслом (Хайнц даже не помнил, когда успел её снять). Встал, выпрямившись во весь свой величественный рост. Хайнц, морщась, тоже кое-как поднялся. Штернберг одним махом напялил на него пилотку, сдвинув набекрень и одновременно дотронулся горячими пальцами до его лба — Хайнц вздрогнуть не успел, как вся боль от удара мгновенно исчезла.
— Всё, вы свободны. Благодарю за то, что нашли в себе мужество говорить со мной откровенно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});