Маус облегченно вздохнул. Оказывается, не такой уж монстр его отец.
— Они мыслят реально. Мы им дьявольски нужны. Так вступим в игру и заставим их повысить ставку. Я потребую место в Совете Директоров и процент с того дела, что они затевают на Теневой Линии.
— Ты хочешь заломить такую цену, чтобы нас вышибли с рынка?
— Не думаю, что мне это под силу. Не своди глаз с близнецов. Хватит с нас их выходок.
— Угу… — пробормотал Кассий и направился вслед за Дарксордами и их жертвой.
Мгновение спустя ушел и сам Шторм, оставив своего сына Терстона, собак и вороноящеров присматривать за Майклом Ди.
Глаза его сузились от гнева, когда он проходил мимо Мауса. Он даже чуть помедлил, словно раздумывая — не объяснить ли ему несколькими точными словами, что такое сыновнее послушание. Но передумал и пошел дальше. Отказ Майкла вернуться в Академию — сущий пустяк по сравнению с остальными его проблемами.
Маус вздохнул. Потребуется время, чтобы отец созрел для этой идеи. Чтобы Кассий смог Мауса отстоять.
Он нахмурившись глядел, как уходит отец. Что дальше? За минуту до этого в коридор прошмыгнула Поллианна. Интересно, зачем это отец за ней пошел?
Глава семнадцатая:
2844 год н. э
Старика звали Джексон, но Диф должен был называть его хозяином. Он считался изгоем даже среди потомков беглых и списанных рабов. Жил он в зловонной пещере в трех милях от поселения животных. Овладев несколькими несложными трюками и зачаточными знаниями по медицине, он сделал карьеру знахаря. Приступы безумия в сочетании с разными фокусами держали в благоговейном страхе его жертв-клиентов — таких же убогих, дегенеративных существ, как он сам.
Не прошло и недели, как Диф понял: Джексон — чистой воды обманщик, одинокий старик, обозлившийся на весь мир, который, как он верил, только и желал ему зла. Его знахарство было лишь попыткой вернуться к людям. Это была жалкая, слабая, напыщенная тварь, совершенно безумная и в своем безумии беспощадная. Дня не проходило, чтобы он не истязал Дифа за какие-то вымышленные обиды.
В глубине пещеры старик варил из злаковых зерен свое зловонное пиво. Он уже припас не одну сотню галлонов, примерно столько же находилось в процессе изготовления. В обязанности Дифа входило следить, чтобы кружка старика всегда была полна. В результате Джексон постоянно находился в состоянии подпития. Однако это нисколько не смягчало его необузданный нрав. Но что казалось Дифу особенно отвратительным, так это полное пренебрежение Джексона к гигиене.
Первые дни он с трудом сдерживал рвоту. Опорожняя мочевой пузырь, старик удосуживался лишь подняться на ноги и направить струю в сторону. Он никогда не мылся. В пещере воняло гораздо хуже, чем в логове любого зверя.
Дифа он держал на десятифутовой веревке, петля у него на шее затягивалась туже, стоило только дернуть. Очень скоро мальчик обнаружил, что старик душит его совершенно независимо от его поведения. Он дергал за веревку просто ради потехи.
Ничто не забавляло его больше, чем конвульсии задыхающегося мальчика.
Усвоив, что никакой причинно-следственной связи в данном случае не существует, Диф не старался больше ублажать Джексона. Он просто выполнял все, что приходилось, а свободное время проводил в угрюмых раздумьях или в попытках что-нибудь стянуть у старика на скорую руку.
Джексон вообще его не кормил. А если заставал мальчика за кражей из своей скудной кладовой, то приходил в неописуемую ярость. Почти каждая еда оборачивалась для Дифа удушением или побоями.
Он научился выдерживать жестокую Школу. И начал понимать смысл наставлений отца и Рафу, призывавших его быть дальновидным и сначала думать, потом действовать.
Самым болезненным, унизительным и действенным оказался первый урок. Им стала неудавшаяся попытка побега, вызванная чисто животным стремлением покончить с муками.
На третью ночь своего плена, когда он уже оправился от психологической травмы разрушения станции, но еще не свыкся с жестоким обращением, Диф долго лежал, не сомкнув глаз, на куче заплесневелых листьев, ставшей теперь его постелью. А Джексон, сидя в грубом самодельном кресле, все пил и пил, пока не погрузился наконец в хмельное забытье.
Диф терпеливо выжидал, заставляя себя лежать неподвижно, хотя сердце подпрыгивало в груди от нетерпения. Минуты маршировали мимо него стройными полками, складываясь в часы. Последние крохотные язычки пламени угасали в очаге, оставляя после себя тлеющие угольки.
Он поднялся, быстро и тихо, и попытался развязать узел на шее. Руки не слушались. Он так и не смог развязать ни одной петли на удавке. Тогда он осторожно пополз к креслу старика. Другой конец веревки был привязан к его ножке.
Этот нехитрый узел, каким обычно связывают белье, отнял у него несколько минут. Близкое присутствие Джексона вызывало у него оцепенение. Пальцы превратились в трясущиеся неловкие отростки.
Диф напоминал себе, что Рафу в его годы уже ходил в рейды, что сам он — сын-первенец Главы, прямой наследник одного из старейших и достойнейших Семейств. И следовательно, должен превосходить мужеством обычных неимущих сангарийцев вроде тех, что нанимаются к ним в поместье. Он твердил это снова и снова, как заклинание.
В Метрополии его учили конкретизировать страх, превращать его в объект для противоборства. В данном случае выбор был очевиден. Старик для него — средоточие зла, постоянный источник опасности…
Узел поддался. Диф бросился к лазу из пещеры, веревка волочилась за ним…
Петля на шее затянулась рывком. Дыхание прервалось, Дифа бросило на колени. Он судорожно схватился за горло.
Здоровой ногой придавив к земле веревку, Джексон бешено заливался надтреснутым смехом. А потом схватил посох и принялся что есть мочи избивать Дифа, останавливаясь лишь для того, чтобы дернуть за удавку, когда мальчику удавалось чуть ослабить петлю и глотнуть воздуха.
В конце концов силы старика иссякли, да и само развлечение ему наскучило. Тогда он связал Дифу кисти рук, а затем пропустил веревку через дыру в потолке пещеры и вздернул мальчика на дыбу.
Два дня он болтался под каменным сводом, словно боксерская груша. Джексон подверг его всем мучениям, которые только способен был изобрести его замутненный разум, даже опробовал на нем грязные гомосексуальные штучки — тот суррогат любви, которым пользуются педерасты. И все это бесконечное время то и дело хныкал:
— Значит, хотел бросить бедного старого Джексона? Заруби себе на носу, сангарийское отродье: тебе ни в жизнь не облапошить настоящего человека.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});