— Чего это, — бубню, — в колхоз ехать, когда я — школьник. У меня теперь школьные каникулы, а в каникулы я должен отдыхать.
Но отец — мы в это время уселись завтракать — фыркнул до того презрительно, что я чуть не поперхнулся вчерашними щами.
— Отдыха-ать… — передразнил отец. — От чего отдыхать-то? От полосы?
И я опять скис. А он вновь замолчал. И так, без единого слова, мы вышли. Молчал отец и в трамвае, пока мы ехали по пустым зябким улицам, молчком он поздоровался и с вахтером в гараже, молчком осмотрел да завел свой старый грузовик, который называл в добрую минуту «газончиком», а в хмурую — «газоном».
И только когда мы прикатили на строительный склад, то отец поговорил с грузчиками, да и то безо всякой охоты.
Я сижу в кабине, он зачем-то полез опять к мотору под задранный капот; грузчики кидают к нам в полураскрытый кузов длинные водопроводные трубы, на меня мимоходом поглядывают, кричат весело отцу:
— Смотри-ка, у тебя настоящий помощник-стажер подрос!
— Подрос… — пыхтит из-под капота отец.
— И рыжиной весь в тебя!
— В меня… — пыхтит все так же отец.
— И, поди, деловой такой же?
— Куда-а как деловой… Деловитее не бывает… — совсем глухо, даже с насмешкой отвечает отец, а я в кабине ерзаю, голову от этих надоедных грузчиков отворачиваю, не могу дождаться, когда они трубы уложат, увяжут да и отпустят нас в дорогу.
Но вот наконец и дорога!
В полях под рассветным солнцем ослепительно полыхают снега. В каждой лужице по обочинам пути будто горит электросварка. И смотреть, не жмурясь, можно только на асфальтовую ленту шоссе, которая к нам под колеса так самоходом и стелется.
Она встречь нам бежит, а мы с отцом едем, помалкиваем опять.
За кабиной тонко звенят стальные трубы: мотор, глотая прохладный воздух, фырчит бодро, а мы снова ни гу-гу.
Отец разговоров не заводит, потому что не желает, а я опасаюсь.
Я думаю: «Начни, а он мне вновь как чего-нибудь этакое ответит — и хоть сиди тогда в кабине, хоть падай… Да и зачем он в рейс-то меня все-таки забрал? Ведь не покатать же! Прокатиться, хоть и до какого-то там неизвестного колхоза, любой мальчишка был бы не прочь, даже Эдя, и вряд ли отец задумал мне устраивать такое увеселение… Нет, наверняка тут затеян какой-то очень и очень крепкий подвох!»
В общем, еду я, тревожусь, а отец, должно быть оттого, что и дорога хороша, и погода светла, начинает как будто бы маленько отмякать. Он даже усмехнулся, когда ловко обошел одного совсем по-цыплячьи желтого «Жигуленка», помахал встречному на чумазом, тракторишке «Беларусь» трактористу, ну а я, пользуясь моментом, пробую к отцу подольститься:
— Трубы в колхоз для чего? Разве там тоже есть, как в городе, водопровод?
— Строим… — кивает отец, но мигом снова строго поджимает губы.
А я и такому началу рад. «Ага, — думаю, — по делу-то он мне отвечает! Сейчас подкину еще какой-нибудь умный вопрос…»
Но тут стало не до вопросов. Подкинуло и мотануло весь наш грузовик.
Трубы в кузове загремели — мы свернули с асфальта на разбитый в пух и прах проселок. Колея тут в глинистых рытвинах, в мутных лужах, и только белые поляны меж голубых вдоль дороги перелесков сверкают чистым снегом, горят подплавленным на солнце настом.
![]()
Но и на этой дороге мы тоже не одни. Впереди идут, ныряют по ухабам в солнечных снегах два больших автомобиля, два ярко-красных «Урала». Их — могучих — нам, конечно, не нагнать. Да отец, похоже, и рад, что они — первые. Они нам по талому льду, по весенней грязи дорогу обминают, и мы по их следу катим смело. Правда, фонтаны поднимаем тоже — куда там! Но все равно идти нам за «Уралами» полегче, и теперь отец заводит со мною разговор сам:
— Вот, глянь… Не хуже танков прут! Это — леспромхозовские… Они нам попутчики почти до самого конца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я подхватываю взахлеб:
— Ага, ага! Как танки, как бульдозеры, как ледоколы… Мощнецкие, будь здоров! И это, папа, хорошо. Это выходит: у нас сегодня полоса удачи!
Ляпнул я такое на радостях и вновь все испортил. Отец сразу: «Хэх-х!», и опять доброе меж нами как ветром сдуло. Запутался я с ним, с отцом-то… До того запутался, что и сам злюсь: «Ну, коли так — довольно перед папаней юлить! Пускай меня везет куда желает, как желает — спрашивать больше не стану ничего!»
Ну, катим мы дальше за «Уралами».
Их алые кабины мелькают теперь на самом краю белого поля. За тем полем, по всему видно, крутой спуск и овраг. Из оврага темные макушки елок, голые вершины берез торчат. «Уралы» бесстрашно ныряют под них — отец, понятно, жмет в том же направлении.
Да вдруг видим: передовые наши пятятся.
Выползли, стали поперек пути.
Мы к «Уралам» подлетели — наш старенький «газончик» возле них, как запыхавшийся моська рядом со здоровенными, странно краснобокими слонами, — из передней кабины высунулся тоже здоровенный водитель. Рукой нам, большим пальцем показывает через плечо, за свою кабину: «Смотрите, мол, смотрите вниз!»
А сам кричит:
— Прорва вздулась!
Что за прорва, мне не понятно. Я вылезаю на скользкую подножку, встаю за приоткрытой дверцей на цыпочки, по-за макушки елок глазами тянусь, да так и отшатываюсь.
Елки-то держатся за обрыв чудом и сбегают отвесно в самую настоящую пропасть. А там, в пропасти, река. Лед на реке дымится черными разводами. По ледовому закрайку взъерошенный — крохотный издали — ворон ходит, и сразу видно: глубина под ним тоже непомерная. Название — Прорва кто-то придумал реке точного точней!
Отец тому здоровенному водителю и его товарищу кричит:
— Да уж! Ход — на тот свет, к водяному в омут! Но и обратно поворачивать нельзя… Меня с моим грузом люди ждут. Неужели другой переправы нигде больше нету?
Водители отвечают:
— Есть… Через кордон Незабудку. Крюк — километров двадцать, да там сплошняком леса. Прорва мельче. В лесах река и дорога должны еще стоять. Жмите, мужики, и дальше за нами!
Это они, значит, и меня как бы называют мужиком. Причем глядят в мою сторону безо всякой усмешки, не то что в городе грузчики, не то что отец.
Я сразу привстал на цыпочках на подножке еще повыше, да тут они заторопились, торопят и нас: «Не мешкайте! А то скоро и Незабудку не проскочить…» — и поддали газу, погнали тяжелые свои «Уралы» вдоль высокого берега к дальнему лесу.
Мы тоже к лесу рулим. А они там уж скрылись, только, уходя, помаячили нам красными кабинами да оставили рубчатый, на лесных просеках-перекрестках четкий след. Но и за это им — благодарность! По такому следу не собьешься, где, в какую сторону свертывать, заметишь вмиг.
А еще я еду, радуюсь, что водители таких серьезных машин так вот запросто назвали меня мужиком.
А что? Почти все верно… Ростом я не коротышка, силенки какие-никакие имею, в рейс еду с отцом, можно сказать, чуть ли не на равных, и если бы он на меня не хмурился, то я бы даже мог подержаться и за руль.
Но с рулем — потерпим. Перво-наперво надо проскочить эту самую Незабудку. Отец хотя и не очень ко мне улыбчив, да я ему плохого не желаю. Пускай груз свой доставит вовремя и куда надо, а там, глядишь, и прояснится: зачем он потащил и меня в эту поездку.
В общем, еду — все настраиваюсь на хороший лад. А с обеих сторон мелькают теперь сосны да сосны. Их лохматые макушки над дорогой сомкнулись, как сплошная крыша. Синие, в холодных тенях сугробы здесь держатся почти еще крепко. Но влетающий в кабину ветер и тут уже не зимний, а весь он пропитан воздушною влагой, промыт свежестью, пахнет подталой сосновой корой и даже — как будто после грозы — дождиком. Так и кажется: выскочишь сейчас из-под сосен, а там впереди — чуть ли не распрекрасный месяц май.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И вот через часок-полтора просека распахнулась, а навстречу и впрямь — золотое с голубым!
Золотятся под ясным небом на снегу тонкие кусты ивняка. Играет золотом в снегах за ивняком узкая речка, которая и на Прорву-то не похожа. Через речку — мостик. А за мостиком дорога взлетает мимо крутых сосен чуть ли не в небо, а оттуда — навстречу нам — золотыми под солнцем водопадами прыткие ручьи.
