отвернулся.
Перед внутренним оком тут же возник Елисей. Сердце неприятно и часто забилось.
— А ты не думала над тем, что бы ты хотела делать теперь?
Он ведь и сам не знал, чего хотел бы.
Марию забавляло то, как по-детски непосредственно парень говорил о бесах, но теперь уже в куда более добром ключе. Она потрепала его по волосам и ответила:
— У тебя прямо под боком такой шикарный настоятель в храме, а ты погружаешься в тяжкие думы сам. А чего хочу я? — вновь горьковатая усмешка. — Любить тебя. Пока больше ничего не хочу.
Эти слова так легко слетели с ее губ, но Марии не было страшно это говорить. Волнительно до ускоренного сердцебиения, но впервые не страшно. Напротив — признать свои чувства для нее стало неким успокоением. Пожалуй, надо будет и самой снова поговорить с батюшкой.
Вся дерзость Филиппа, все его раздражение куда-то делось — иссякло. Пусть даже для того, чтобы набраться снова. Но пока молодой человек ощущал себя спокойным — жалкая, жалкая ложь самому себе. Тебя обманывать не надо — ты сам обманываться рад.
— Думаешь, у нас получится? Или это что-то как в глупом анекдоте про монастырь или попа?
Панфилов попытался рассмеяться, но смех его вышел жалким и грустным. Он обнял крепче девушку, усадил на своих коленях поудобнее. Сейчас присутствие Марии дарило странное удовольствие — далекое от сексуального. Просто на душе стало внезапно тепло.
Обман, обман, все обман.
— Я умру, если будет иначе, — отчего-то вдруг зашептала Сербская, смотря на Филиппа взглядом умиротворенным, но полным обожания.
Она не лукавила и не пыталась манипулировать. В кои-то веки. Она просто говорила то, что чувствует. Мария ведь и впрямь воспринимает его, как нечто божественное, сошедшее на нее. Как свой последний шанс. Ненормальная.
***
Отец Сергий, тепло пораженный успехами Елисея, позволил юноше воспользоваться своими ключами от храма, зная, как он вдохновлен внутренней обстановкой. Заодно Воскресенский должен был закрыть церковь на ночь, но сначала он хотел подумать среди наивысших красот. Сейчас он занимался тем, что писал седьмую печать, и Елисею нужно было раствориться в вере, как никогда. Он как раз стоял, держа руки за спиной, и рассматривал потрясающе расписанные потолки, когда вдруг услышал шум со стороны входа. Сначала парень решил, что это батюшка, но, обернувшись, рассмотрел во тьме сразу три фигуры — и ни одна из них не была похожа на порядочного человека, отчего-то Елисей почувствовал это моментально.
Ах, как хорошо, что он стоял за опорной колонной!
Сердце дробно заколотилось от страха — что он, робкий и хилый юноша, может сделать против этих людей? Он не сумеет даже тихо прошмыгнуть мимо них, и телефона у него с собой тоже нет. Ощущая, как паника подступает к горлу, Воскресенский попятился назад и почти заполз в служебный коридор, где скрылся в одном из подсобных помещений. Бежать сразу нельзя — заметят!
Но он обязан, обязан предупредить отца Сергия! Милостивый Господь, здесь должен быть стационарный телефон!
Тем временем…
Те, кто пришел ночью в храм знали, что делать. Они двигались молча и с уверенностью людей, которые знали, где и что находится — прямой знак того, что эти люди знают больше, чем нужно, для чужаков. Повинуясь условным знакам, они вошли в алтарь и вскоре вынесли оттуда то, за чем пришли — иконы, паломничества к которым совершали изо дня в день десятки верующих.
Если бы кто-то захотел узнать в этих людях знакомые черты, то не удивился бы, признав в двух из трех рецидивистов, а во втором — льстивого типа, что не так давно терся на территории храма с фотоаппаратом. Журналист, не журналист — черт его разберёт.
— Думаю, что Ленчик оценит, — сказал один.
— Иди ты — ещё бы нет, — гоготунл второй.
— Заткнитесь, — шикнул третий.
Им повезло — в храме сейчас не было даже сторожа, который совершал обход в дальней части церковных помещений. И снова — работа знатока.
— Малец чисто сработал.
— Получит свою копейку, христопродавец.
Елисей слышал каждое их слово и просто тихонько краснел от ужаса и гнева.
Грабители!
Как они смеют приходить в храм Божий и воровать отсюда? Тем более — древние иконы, реликвии! И самое интересное — о ком они говорят? Кто предал их?
Да где же этот чертов телефон?
Почти на карачках Воскресенский выполз из своего укрытия и так же отправился дальше по служебным коридорам за сторожем.
Вот только эти мерзкие люди сработали слишком быстро и чисто — уже через пару минут и след их простыл.
========== Глава 5. Признания. ==========
Florence + the Machine — No Light, No Light
Утро встретило его мягким, осенним солнцем. Оно пробралось через занавески и скользнуло по лицу Филиппа кривым росчерком. Молодой человек вздохнул и открыл глаза. Снился ему по прежнему тяжкий сон, в котором он путался, как муха в паутине. Было очень тяжело дышать, но когда Панфилов открыл глаза, то увидел, что светит солнце, а рядом лежит Мария. Ее теплый бок согревал его, а дыхание приятно щекотало щеку.
Может быть, его фанатизм не стоил того? Может быть, стоило стать простым священником, жениться, наплодить детей и быть самым довольным человеком в приходе? Почему бы и нет?
— Эй, — Филипп подул на ее лоб, в после схватил девушку и стал тискать. — Чего ты столько спишь?
Мария ненавидела, когда ее будят, всю свою жизнь, но проснуться в руках Панфилова оказалось настоящим блаженством. Девушка рассмеялась, ещё даже не разлепив веки, и принялась притворно возмущаться:
— Нет, ну если так будет каждое утро!..
А затем она перевернула парня на спину, а сама наглейшим образом влезла на него сверху, радостно устроившись у него на груди.
— То я буду самой счастливой на свете, ты же это знаешь?
Спать с девушкой в одной кровати оказалось очень приятно. Непривычно, но приятно, поэтому сумрачное настроение Филиппа, который каждый день со дня знакомства с Марией просыпался с тяжестью на сердце, немного рассеялось. Смылось и развеялось, будто бы солнце, что било в окно, слегка подсушило слезы души.
— Возмутительно! — рассмеялся он. — Почему ты мне раньше об этом не сказала?
Ведь для него это было важно. Невзирая ни на что. И то была чистейшая правда. Та, что так хочет скрываться за грубостью повседневности.
Сербская ткнула кончиком своего носа в его, а затем невесомо чмокнула в губы.
По утрам Филипп был ещё прекраснее, чем ей виделся до этого. Волосы растрепались и примялись, но все равно лежали