Если бы не нога Саразал, они бы уже почти пришли.
Саразал по-прежнему лежала не шелохнувшись. Она устроилась, свернувшись калачиком в мягких, словно мех, листьях папоротника. Глаза закрыты, лицо расслабленное и безмятежное, и как бы сильно Свеве не хотелось, чтобы она очнулась ото сна, она не могла заставить себя разбудить ее. В течение нескольких дней Саразал мучила боль и не давала ей спать. Все из-за оков. Теперь, когда их тяжкое испытание было окончено, Свева смогла определиться с объектом своей ненависти. Забавно, как незначительная ненависть может перерасти в нечто столь внушительное и поглотить все остальные чувства. Вот и теперь, когда она думала о работорговцах (и пусть они все мертвы, она все равно их будет ненавидеть, пройди хоть целая вечность), кандалы Саразал больше, чем что-либо заставляли ее грудь переполняться, а лицо пылать от ярости.
На свете такое многообразие химер, но работорговцам было плевать, и они заковывали несчастных в то, что попадалось им под руки, и не важно, подходили ли кандалы по размерам — в ход шло все — железные цепи и обручи, опоясывающие ноги, талии и шеи. Однако, никакого оружия. Это был Рат, еще один раб (внушающий ужас парнишка из бесстрашного племени Дашнаг, чьи длинные белые клыки, заставляли свевино сердце сжиматься, на подобие увядшего цветка), который рассказал им, что можно сделать.
— Отрезать можно руки и уйти, — сказал он. — Можно ведь и без рук.
Ой.
— Я так не могу, — ответила Свева с некой долей превосходства.
«Дикари», — вертелось у нее в голове. Видимо, это отсутствие возвышенных чувств, сделало Дашагов настолько не заботящимися о своих конечностях.
— Это от того, что ты не знаешь, что тебя ждет.
— А ты знаешь? — выпалила она.
А ведь не должна была. Надо было бы сдержаться. Рат мог обглодать ее лицо в один укус, но она просто не могла ничего с собой поделать. Пытался ли он запугать ее? Как будто она и так не была достаточно напуганной.
«Может быть, — думала Свева, — она была недостаточно напуганной». Однако теперь же, страх поселился в каждой клеточке ее тела. От ее сестры исходил сладковатый запах инфекции, и Свева знала, что, когда она потянется к Саразал, чтобы прикоснуться, она почувствует жар лихорадки. Травы не помогали.
Свева собирала их — она даже нашла «погибель лихорадки». По крайней мере, она была почти наверняка уверена, что это «погибель лихорадки». Во всяком случае, наполовину уж точно. Но она хорошо видела рану (нога Саразал покоилась, аккуратно устроенная на папоротниковом настиле) и та не выглядела лучше. Она провела пальцами по своим отметинам, оставшимся от кандалов, которые отдались болезненными ощущениями, и почувствовала груз вины, что была чуть удачливее. Незаслуженно.
Работорговцы обвязали тонюсенькую талию Свевы железными ручными кандалами, которые, вероятно, предназначались для ноги какого-нибудь гигантского буйволового кентавра, но, когда они добрались до Саразал (которая была последней: так уж вышло, к несчастью для нее), то у них не нашлось ничего подходящего, и потому, вокруг ее левого переднего копытца был просто обернут кусок железа. Металл впивался, врезаясь в плоть, отчего та распухала, а затем эти наспех смастеренные кандалы нанесли поистине существенный ущерб, теперь уже врезаясь в распухшую ногу, причиняя нестерпимую боль, вонзаясь все глубже с каждым шагом. Прихрамывание Саразал стало настолько очевидным, что работорговцам пришлось бы ее оставить, если бы не появились воскресшие. Рат сказал, что они подоспели бы раньше, но Дама были чересчур ценны, чтобы позволить им отстать от каравана. Свева не нуждалась в том, чтобы ей объясняли, что если они оставят Саразал, или еще кого-то из них, то этот кто-то не выживет.
Но воскресшие пришли (откуда они явились, только лунам было ведомо, на крыльях, подобных которым никто никогда не видел, еще более устрашающие, чем самый ужасный ночной кошмар) и как раз вовремя. К этому моменту Саразал едва могла идти, и они не ушли бы далеко, со Свевой, которая была слишком мелкой, чтобы послужить старшей сестре опорой и помочь.
Она вздохнула. Больше никаких звуков из тени, и это было хорошо, но тени сами растворились. Настал день. Пора было будить Саразал. Свева очень неохотно, тронула ее за плечо. Ее кожа была горячей и, когда она открыла глаза, с ними что-то было не то — они блестели и были затуманены болезнью. Свевина вина скрутила химере живот, словно живое существо. Ей хотелось уложить голову сестры себе на колени, расчесать ее спутанные, светло-коричневые волосы своими пальцами, и спеть для нее, но не балладу Военачальника, а что-нибудь приятное, где никто не умирает. Но она только пробормотала:
— Уже утро, Сара, пора вставать.
Хныканье:
— Я не могу.
— Можешь.
Свева старалась говорить радостно и энергично, но отчаянная паника уже поселилась у нее в груди. Саразал была серьезно больна. Что, если она... Нет. Свева запретила себе думать об этом. Этого не могло случиться.
— Ну, конечно, ты можешь. Мама будет приглядывать за нами.
Но Саразал только еще раз всхлипнула и попыталась поудобнее устроиться в папоротнике, а Свева ума не могла приложить, что же ей делать с раскапризничавшейся сестрой. Ее сестра всегда была той, кто подгоняет, уговаривает и говорит, что делать дальше. Может быть, Свеве стоит ей дать поспать еще немного, чуть подольше, подумала она, дать возможность лечебному отвару побороться с лихорадкой.
Если это была «погибель лихорадки». А что, если нет? Что если эти травы больше принесут вреда, чем блага?
Вот о чем беспокоилась Свева, когда услышала голос, раздавшийся за ее спиной. Ни малейшего треска прутика, чтобы предупредить — голос раздался прямо тут, возле ее уха, пронзая леденящим ужасом сердце.
— Вы должны идти.
Свева обернулась, замахиваясь своим слишком большим тесаком, а это оказался Рат. Парнишка Дашнаг с длинными белыми клыками, он стоял наполовину в тени, наполовину на свету, и, несмотря на то, что он был все еще мальчишкой, отличался он довольно внушительными размерами. Свева открыла рот от удивления и довольно долго не могла прийти в себя, а рука подрагивала под тяжестью клинка, внушающего ужас. Рат одарил ее долгим взглядом, а Свева не смогла ничего прочесть на его зверином лице. У него была тигриная голова и кошачьи глаза, в которых серебрился дневной свет. Он был охотником, преследователем, пожирателем плоти. Она могла бы легко убежать от него, она знала это... но правда заключалась в том, что она не могла этого сделать, потому как, если она убежит, это будет означать, что она бросила Саразал.