— Иди сюда, Сибелла, сядь рядом со мной. А ты, Мелиор Мэри, сядешь рядом с дядей Джозефом.
Но когда шурин как-то поспешно уехал из Саттона, Джон засомневался, не глупо ли он себя вел. Однако через два дня этот плут вернулся с жемчужным ожерельем в руках и надел его на шею Сибелле.
— Это тебе на Рождество. Я бы с удовольствием купил куклу, но не нашел ничего стоящего.
Джон снова забеспокоился, но на следующее утро Джозеф опять уехал. Его карета прогромыхала по двору, и люди, наблюдавшие за ним из окон, видели только краешек алого сюртука, завитый белоснежный парик до плеч и рубины, сверкающие на пальцах и шпаге. Он пропал еще на шесть месяцев.
В последующие три года он посещал замок Саттон едва ли более дюжины раз. Но каждый его визит был связан с массой удовольствий: Черномазый, одетый в какой-нибудь экзотический наряд или в великолепную ливрею, бежал впереди, а карета Джозефа, следовавшая за негром, была доверху набита подарками со всех концов света. Затем — блеск драгоценных камней и волна благовоний, потом он снова пропадал.
Между этими яркими появлениями в замке Саттон царило такое же спокойствие, как до ухода Елизаветы из дома. Но это спокойствие было обманчиво. Никто из Уэстонов уже не был таким, как раньше. Сибелла Харт, которая была мягче и добрее Мелиор Мэри, хотя тоже отличалась некоторой суровостью, неуловимо нарушила равновесие в семье.
На Джона меньше всех воздействовало присутствие приемной дочери, хотя он, без сомнения, изменился сильнее других. В нем появилась некая таинственность, совершенно не свойственная ему в былые годы, когда он срывал свое настроение на каждом, кто попадался на пути. Он часами пропадал в своем кабинете и, что еще более странно, по ночам принимал посетителей, которых никто никогда не видел даже краем глаза. Елизавета каждую ночь просыпалась, слыша, как мягко катятся по дороге колеса кареты и постукивают копытами лошади. Ее возмущал тот факт, что он мог приводить в этот дом женщин — в дом, где жили она и их дочь. А какое еще объяснение могло прийти ей в голову? Но росло в ней и другое чувство, заставлявшее быстрее биться сердце. Временами Елизавете хотелось крепче сжать кулаки. Однажды Бриджет сказала ей: — Почему вы всегда плачете, когда он, — последовал кивок в сторону кабинета Джона, — принимает поздних посетителей? Вы же знаете его. Почему это расстраивает вас?
— Мне не нравится, что эти люди приезжают сюда. Отчего он не может сам к ним ездить?
Бриджет захихикала.
— Здесь теплее, миссис Елизавета. Как бы ни благоустроена была дама из Друри, ей никогда не найти места лучше Саттона.
— Но для меня это оскорбительно, ты так не считаешь?
— Да, вы правы. Ему следовало прыгнуть к вам в кроватку еще добрых двенадцать месяцев назад.
— Бриджет!
Но это было чистой правдой. Джон все же не до конца простил ее измену. И с тех пор, как она вернулась в Саттон, между ними не было никаких интимных отношений. Елизавета дорого заплатила за нарушение общественной морали.
Бриджет вновь обратила на себя ее внимание: — Мне кажется, это просто глупо. На вашем месте, миссис Елизавета, я бы взяла инициативу в свои руки, как только еще одна из них появится здесь. Вы ведь хорошенькая, как куколка, а они — не более чем уличные девки.
— Бриджет, он никогда не простит меня.
Служанка, казалось, задумалась.
— Не думаю. Быть может, он и держится с вами чопорно, но ведь вы тоже были столь неосторожны и даже грубы, что оставили его постель ради постели другого.
Правда была болезненна, и Елизавета, глядя в окно, спросила:
— Ты думаешь, это разлучило меня с ним?
— Кто знает? Но даже если и так, игра, вероятно, стоила свеч.
И Елизавета по-прежнему каждую ночь лежала и слушала стук карет полночных гостей. И однажды решилась.
Встав с кровати, она подошла к окну и увидела фигуру женщины в необъятном плаще с капюшоном. Женщина выходила из фаэтона. В волнении Елизавета зажгла свечу. В тусклом свете она увидела в зеркале свое возбужденное лицо, вспомнила глаза Джона — как расширялись его зрачки, когда он бывал в гневе, — и жгучее желание снова стать настоящей хозяйкой Саттона возобладало над всеми другими чувствами. Она заставила себя пройти в глубь коридора и остановилась, почти не дыша, вслушиваясь в невнятные голоса, доносящиеся из комнаты.
Позвякивание графина о край бокала и тихий смех Джона дали ей понять, что он принимал женщину наедине. Елизавета собиралась вернуться к себе в комнату, но любопытство заставило ее медленно приоткрыть дверь.
Перед ней предстала очень любопытная сцена. В женщине, прямо сидевшей на краешке стула, не было ничего от уличной девки, она не была вызывающе накрашена. Нет, перед Елизаветой сидела особа аристократических кровей. Ее серебристо-седые волосы были подняты вверх под дорогую парижскую шляпку, а ухоженные руки лежали на серебряном наконечнике трости из слоновой кости. Сам Джон сидел на стуле попроще и пониже, чем тот, на котором расположилась дама. Оба держали в руках бокалы, явно собираясь за что-то выпить.
Когда Елизавета появилась в дверях, воцарилась давящая и неловкая тишина, но в конце концов молчание нарушила незнакомка:
— Вам не кажется, что за вами следят, мистер Уэстон?
Грозно посмотрев на жену, Джон прошипел:
— Что, черт возьми, случилось, Елизавета? Почему, вы не спите в такое время?
К ней вернулось мужество, и она ледяным голосом сказала:
— То же самое я могу спросить и у вас.
Женщина приподняла подкрашенные брови, и Елизавета увидела, что вырез ее платья очень глубок, а плечи слишком обнажены. Они снова неловко замолчали, в это время Джон сверлил взглядом жену, а обе женщины в свою очередь не отрывали глаз друг от друга. Наконец заговорила незнакомка:
— Дорогая миссис Уэстон — вы ведь миссис Уэстон, не правда ли? — пожалуйста, не волнуйтесь. Я так стара, что гожусь вам в матери, и уверяю вас, что мы с вашим мужем всего лишь обсуждаем деловые проблемы.
— В полночь?
— Да, в полночь. У нас такое дело, которое мы не можем обсудить днем.
— Что же это за дело? — гневно поинтересовалась Елизавета.
Женщина удивленно взглянула на нее и спросила, бросив на Джона вопросительный взгляд:
— А вы разве не знаете?
— Елизавета ничего не знает, — угрюмо ответил он и, поведя плечами, уставился в огонь.
— О!
Елизавета вошла в комнату, закрыла за собой дверь и отчетливо произнесла:
— Я не думаю, Джон, что заслуживаю такого обращения с собой. В конце концов, я уже однажды была полноправной хозяйкой Саттона, а теперь вы приняли меня обратно. И я в свою очередь до настоящего момента закрывала глаза на ваши ночные бдения, так как считала, что необходимо позволять удовлетворять мужчине его похотливые желания, особенно если женщина не может ему в этом помочь.