И совершенно не представляешь, как убить время. В Хелльстад лететь не стоит – Яна в приступе творческого вдохновения полностью отрешена от внешнего мира. До очередного собрания Ассамблеи Боярышника, где должна появиться радостная Бетта со своим юным воздыхателем, – часа три. Разве что заглянуть к мэтру Анраху, потолковать о загадках древней истории. Или сходить посмотреть, кончили ли отделывать Аксамитовый Зал. Или...
На вечернем темнеющем небе еще не появились первые, самые яркие звезды, но над острыми крышами уже поднялся Семел, который Сварог давно привык звать именно Семелом, а не полузабытым имечком «Юпитер» – полный, как всегда в это время Датуша, светло-оранжевый диск размером раза в три побольше Луны, покрытый загадочными темными полосами и неправильной формы и величины пятнами. Что они такое, Сварог за все годы пребывания здесь никогда не стремился узнать. Астрономией как наукой, решительно непригодной для насущных королевских дел, он не интересовался совершенно. Как и на Земле. За исключением одного-единственного раза...
Этот один-единственный раз вспоминался с легкой, приятной и ничуть не удручавшей ностальгией. Летом после третьего курса он поехал в большой крымский город, получив письмо от Альки-филологини, где в самом начале упоминалось, что она чертовски скучает без него. Они уже месяц были в близких отношениях, и казалось, что это очень надолго, может быть, на всю жизнь – молодежь их возраста частенько тешится такими иллюзиями, не зная еще, что не стоит принимать томление юных тел за высокую любовь до гроба...
Он приехал днем, без труда отыскал в незнакомом городе Альку по указанному в письме адресу (для надежности продублировавшему обратный на конверте), и в тот же вечер они наткнулись на телескоп, косо задранный в небо, внушительный и красивый, на единственной толстой ножке с тремя опорами-завитушками. Пожилой лысоватый мужичок, курортный звездочет, с гордостью объяснил, что штуковина эта дореволюционного производства, знаменитой немецкой фабрики «Карл Цейс», и его отец, до войны учитель астрономии, пер эту бандуру из Германии, порой вызывая добродушные шутки попутчиков.
Особого интереса у фланирующих курортников патриарх немецкой оптики не вызывал, и они задержались на четверть часика, благо деньги у курсанта были. Алька, любительница разглядывать звездное небо вооруженным глазом (даже несколько лет была членом кружка юных астрономов в Пулково и два раза ходила на экскурсию в тамошнюю знаменитую обсерваторию), завороженно таращилась на полную Луну. Курсант Стас, что греха таить, смотрел не на звездное небо, а на ее стройную фигурку, на то, как она отводила ладошкой падавшие на лицо волосы. По настоянию Альки, чтобы ее не обижать, он добрую минуту добросовестно пялил-с я на ставшую невероятно близкой Луну, на темные пятна, кратеры и лучики от них, не испытывая ни малейшего восторга или интереса. Когда Алька поинтересовалась впечатлениями, он прилежно соврал: «Чудесно!», и она лжи не заподозрила. И они пошли от набережной по аллее уже в обнимку...
Вот такая интермедия. А месяца через три выяснилось, как в свое время у Каниллы с Родриком, что это не пылкая любовь, а именно что пылкая страсть, была и прошла, как проходит косой дождь, пользуясь строчкой поэта. И расстались они, как Канилла с Родриком – спокойно, без трагических монологов и копания в душах. Разница в том, что Канилла и Родрик остаются добрыми друзьями, служат в одном и том же полку, а они с Алькой обитали в разных плоскостях жизни, соединенных лишь ниточкой пылкой страсти, и когда эта ниточка лопнула, плоскости больше не пересекались. Сварог лишь раз случайно столкнулся с ней на улице, уже перед выпуском, они немного поговорили и разошлись. Больше он ее не видел, ничего о ней не знал, и нисколечко об этом не грустил. Остались лишь зыбкие приятные воспоминания о хорошем, каких хватает у любого мужика его лет, и это правильно...
Неожиданно возникшее и у него желание, ставшее неотвязным, было вызвано не внезапно появившимся у него интересом к ночному небу, к полному Семелу (неоткуда было ему взяться), а как раз этой светлой и легкой ностальгией, воспоминанием от ночной набережной и огромной в объективе телескопа Луны. Сварог присмотрелся. Карниз резной каменной балюстрады достаточно широк, нет нужды сгибаться в три погибели, можно стоять во весь рост, а то и удобно устроиться в кресле, перенеся его к перилам...
Он хотел уже вернуться в кабинет, вызвать кого-то из камердинеров и дать поручение, даже и встал, но тут у балконной двери послышалось предупредительное покашливание, и появился Интагар, как всегда, словно чертик из коробочки. На лице министра тайной полиции не читалось ни малейшей озабоченности, речь явно шла о чем-то спокойном. Ну что ж, так даже лучше. Кто у нас стоит ближе всех к населению... К тому же, возможности людей с бляхами тайной полиции превышают возможности королевского камердинера... Эти бравые ребята выполнят любое поручение без малейшего удивления, и глазом не моргнув...
– Проходите, проходите, Интагар, – сказал Сварог обрадованно. – Надеюсь, ничего не случилось? Вы, сдается мне, совершенно спокойны, значит, ничего из ряда вон выходящего...
– Графиня Дегро только что вернулась из Харлана. Все и на этот раз прошло гладко, так что ей не о чем докладывать лично, и она не видит необходимости писать рапорт.
– И правильно, – кивнул Сварог. – Все наши хар-ланские дела проходят без бумаг, не стоит плодить казенщину на пустом месте... Вполне можно было оставить эти сведения секретарю, вы снова проявили излишнее рвение... У вас больше ничего, Интагар? Отлично. У меня есть для вас пребольшое поручение. Откровенно говоря, это очередная королевская блажь, но ваши люди справятся в два счета. Мне нужен хороший сильный телескоп. Представления не имею, где можно его раздобыть, время позднее, все мастерские и лавки закрыты, но разве это препятствие для ваших людей? Детская забава. Только никаких конфискаций, пусть честно расплатятся и щедро добавят за беспокойство... Что не так?
Он замолчал, увидев на физиономии верного бульдога изумление и явную растерянность – и то, и другое Интагару было несвойственно, особенно растерянность...
– Простите, государь, что вам нужно?
– Телескоп, – внятно, чуть ли не по буквам произнес Сварог нетерпеливо. – Что вы так смотрите? Большущая зрительная труба, в которую наблюдают ночное небо, звезды, планеты и прочее, что там на небесах появляется. Бот такая, – он широко развел ладони, словно любящий прихвастнуть рыбак.
Интагар сказал решительно:
– Простите, государь, в жизни не слышал о такой штуковине. Нет на Таларе никаких талископов, уж я бы знал.
– А обсерватории?
– А что это такое? – вопросил Интагар с тем же изумлением и растерянностью. – И об этой штуке никогда не слышал.
Он говорил чистейшую правду, вранье Сварог определил бы мгновенно, а это означало...
– А подзорные трубы и бинокли? – спросил Сварог. – Уж они-то доподлинно существуют, сам в руках не раз держал...
– Это совсем другое дело, – уверенно ответил Интагар. – Бинокли, зрительные трубы... Но и их никто не использует для наблюдения за небом. Наблюдать за небом категорически не принято. Разве что влюбленные иногда на небо смотрят – считается, что увидеть некоторые звезды и планеты – к добру. Если уж откровенно, я и сам в молодости пользовался успехом у девушек еще и оттого, что зрение было острое, и я без труда находил на небосводе счастливую звезду Тагайлат. Далеко не все ее видят, она неяркая, и если ее различают и парень и девушка, это означает, что их роман будет долгим и счастливым. Но наблюдать за небом вооруженным глазом... Категорически не в обычае, мэтра Анраха спросите, да кого угодно...
– Есть какой-то запрет? – насторожился Сварог.
Как глава двух имперских спецслужб, а теперь еще
и вице-канцлер, он чуть ли не назубок знал «Закон о запрещенной технике». Ни словечка там не было о какой-то оптике, а других запретительных циркуляров не было, уж он-то знал бы...