— Маэстро, позвольте мне говорить без обиняков. Важнее всего в опере образ Дон Жуана. От него зависит ее успех.
— И вам не нравится этот образ, как я понимаю?
— Он неживой, это всего лишь муляж! Нет такого мужчины, который думал бы только о том, как бы совершить насилие над женщиной. Вам хотелось бы познакомиться с таким человеком? Неужели вы уважали бы его или гордились бы тем, что знакомы с ним? Нет, ни в коем случае! Вы отворачиваетесь. Вы не хотите встретиться с этим человеком. Вот в чем основная ошибка! Подобный субъект не может быть в центре оперы!
— Что же вы предлагаете? Оперу о Дон Жуане без Дон Жуана? Вы поступили бы именно так?
— Я предлагаю оперу о Дон Жуане без такого Дон Жуана! Без этого призрака, уже давно вышедшего из моды. Если бы я был на месте да Понте… О, простите, я не хочу дурно отзываться о своем друге!
— Я прошу вас, не останавливайтесь, продолжайте!
— Меня это не касается.
— Но вы все правильно оцениваете и прекрасно разбираетесь в театре.
— Вы так думаете?
— Вы превосходны! Восхитительны! Я редко встречал людей, ничем не связанных с театром, но так прекрасно разбирающихся во всем.
— Я ничем не связан с театром?
— А разве нет?
— Нет, вернее, да. Конечно, я многим обязан театру. Чем бы я занимался, если бы не было театра? Мои родители были актерами. Я вырос в Венеции. Венеция сама по себе — огромный, прекрасный театр, большая опера, песня. Но давайте оставим это, я не хочу надоедать вам своими историями.
— Вы нисколько мне не надоедаете. Но прошу вас, ответьте еще на один вопрос: что бы вы сделали и как изменили бы нашего Дон Жуана?
— Я бы изменил его полностью, сделал более благородным. Он стал бы достойным уважения человеком и в то же время покорителем дамских сердец. Мужчиной, которого женщины преследуют не из мести, а по любви.
— По любви?
— Да, по любви и ни по какой иной причине.
— Но вы перевернули бы всю оперу с ног на голову!
— Ну и что?
— Ну и что.
Оба рассмеялись, словно радовались одному и тому же. К ним подошел да Понте. У него был вид победителя, как будто все должны ликовать, едва завидев его.
— Лоренцо, — сказал Моцарт, — синьор Казанова очарован твоим талантом, умением ненавязчиво подчеркнуть музыку с помощью слов. Он полагает, что отрывок «La ci darem.:.» прекрасен, восхитителен. Он говорит, что поражен такой блестящей простотой!
— Действительно, дорогой Лоренцо, — произнес Казанова, — этот отрывок «La ci darem…» — поистине шедевр! У меня просто нет слов! Давай пожмем друг другу руки! Пойдем же, пойдем…
— Мы благодарны вам, не так ли, Лоренцо? Синьор Казанова, я преклоняю голову перед вашей проницательностью!
Да Понте перевел взгляд с одного на другого. Такая похвала была ему словно бальзам на душу. Если Моцарт так говорил, значит, Джакомо на самом деле одобрительно отозвался о его работе.
— Старина Джакомо, я очень тебе благодарен!
— Дорогой Лоренцо! Мои поздравления! Но мне уже пора. Вы не против, если я буду заходить иногда в театр, чтобы насладиться этим произведением? — спросил Казанова, обращаясь к Моцарту.
— Приходите, когда захотите. Давайте же наконец-то пожмем друг другу руки, синьор Джакомо, и скрепим нашу дружбу! Я проведу вас к выходу.
Они снова почти одновременно рассмеялись. Да Понте с подозрением ухмыльнулся. Что-то здесь было не так. Странно, что Моцарт так весел. Или же похвала Казановы действительно смогла настолько его развеселить? Возможно, ведь никто так сильно не зависел от похвалы, как Моцарт. Разве сам Джакомо не говорил, что это представление станет оперой опер, разве это не его слова? Или его? Или это сказал сам Лоренцо да Понте? Только когда? И кому?
Да Понте покачал головой. Оба направились к выходу. Моцарт положил руку на плечо Казановы. Они продолжали шептаться и как-то странно посмеиваться. Тем громким, озорным смехом, которого так не хватало его Дон Жуану!
Глава 2
Шампанского! Ему нужна бутылка шампанского и покой. Да, нужно уединиться в большом салоне с видом на сад! Странно, что ему удалось найти общий язык с этим Моцартом, несмотря на первые незначительные недоразумения! В конце концов, они могли начистоту говорить о чем угодно, словно были знакомы сто лет! Моцарт был не только очень подвижен, но и необычайно понятлив! И вовсе не заносчив! Он умел внимательно слушать, улавливал каждое сказанное слово. Однако в ответ всегда говорил что-то неожиданное, немного шутя, что оживляло беседу, почти как музыка. Еще никогда Джакомо не встречался с композитором такого ранга. Чаще всего ему приходилось сталкиваться с обычными музыкантишками, слишком высокомерными. В лучшем случае они немного разбирались в своем ремесле. Во всем же остальном, особенно относительно житейской мудрости, были полными профанами. Их головы были забиты именами певиц и служащих театра, потому что приходилось постоянно опасаться какой-нибудь интриги.
Но Моцарт отличался от них. Очень сильно отличался. Напоследок он даже предложил Казанове сыграть вместе партию на бильярде.
— Пойдемте же, я уверен, что вы отлично играете, Как и я, — сказал тогда Моцарт. Однако Казанова вынужден был отказаться от игры, потому что после знакомства с великим композитором ему нужно было собраться с мыслями. Все-таки сейчас многое поставлено на кон. Чтобы не показаться неучтивым, Казанова пригласил Моцарта в ближайшие дни во дворец графа Пахты. Здесь они могли бы поговорить по душам. Моцарт сказал, что однажды уже бывал во дворце и даже написал что-то в его стенах по просьбе старого графа. Однако эта просьба настолько испортила ему настроение, что он поклялся никогда больше не переступать порог этого дома. Казанова поведал Моцарту о новых порядках и свободе, царившей в этих стенах. Затем положил руку композитору на плечо и крикнул: «Viva la liberta!»[4] Эти слова прозвучали довольно игриво. В то же время казалось, будто они готовили некий заговор. И вместе разрабатывали его план.
Разгадал ли Моцарт его намерения? Догадался ли он о коварном плане занять место Лоренцо да Понте? Это была великолепная идея, достойная Джакомо Казановы… Вот только он не имел ни малейшего понятия, как ее осуществить. Казанова уже подумывал о небольшом спектакле. Теперь он был уверен в необходимости устроить представление. Необходимо разработать его композицию, подойдя к этому со всей серьезностью. Следовало быть настолько осторожным и деликатным, чтобы о его планах никто даже не догадался. Казанове следовало молчать, хранить свою тайну. При этом он лихорадочно обдумывал план осуществления своего замысла.