Письмо к Киселеву – первый известный нам документ, в котором Воронцов упоминает Пушкина, и вместе с тем первый документ, свидетельствующий, что Воронцов раскаивается в своем либерализме. Связь этих двух моментов однозначна: имя Пушкина возникает в связи с оправданиями Воронцова в том, что он приближает к себе лиц неблагонадежных в политическом отношении, в связи с попытками – пока еще робкими – убедить Петербург в своей безусловной лояльности.
Воронцов – Александру I
Одновременно с письмом к Киселеву, возможно несколькими днями раньше, Воронцов написал еще одно, значительно более важное для него письмо в Петербург – к Александру I. Как ни удивительно, этот факт не нашел отражения в пушкинской литературе, хотя свидетельства его очевидны: ведь Воронцов ясно и недвусмысленно просит Киселева передать от него «прилагаемое письмо Е. В. Государю» и сообщает, что это письмо существует в двух экземплярах, из которых черновой писал он сам, а беловой, для Императора, переписывал Казначеев. Более того, Воронцов излагает Киселеву содержание своего письма к Царю и, надо думать, делает это достаточно полно и точно, дабы его предполагаемый ходатай располагал всей относящейся к делу информацией: собственно, девять десятых текста письма к Киселеву – не что иное, как пересказ прилагаемого письма к Александру I. Для нашей темы существенно, что в письме к Императору имелись и строки о Пушкине, так или иначе соответствовавшие цитированному выше фрагменту из письма к Киселеву.
Правда, можно предположить, что Императору Воронцов писал сдержаннее и не столь пространно; некоторые комментарии, которые Воронцов мог себе позволить, обращаясь к Киселеву, едва ли присутствуют в письме к Александру I, какие-то имена могли быть не названы, а лишь подразумеваться, но основное содержание обоих писем несомненно совпадает. Вместе с тем тот факт, что Воронцов обращался к Императору, существенно меняет значение этого содержания, его, так сказать, объективно-историческую свидетельскую ценность. В письме к товарищу могли отразиться случайные настроения, непродуманные взгляды. Письмо к Императору, да еще по такому важному для него вопросу, могло появиться лишь в результате долгих, вероятно даже мучительных, размышлений. Такое письмо может рассматриваться как свидетельство определенного перелома, если не во взглядах, то, во всяком случае, в поведении Воронцова, в его отношениях с окружающими. Воронцов осознал, что перед ним два пути: либо окончательно утратить милость Царя и отказаться от государственной должности, почестей, славы и т. д., либо распроститься с неугодными Царю либеральными замашками «просвещенного европейца», и не просто распроститься, а продемонстрировать Царю, что он покончил с ними всерьез и навсегда.
Письмо к Александру I означало, что Воронцов свой выбор сделал, что он «не пойдет донкишотствовать против Власти ни за лице, ни за мнение, какие бы они ни были, если Власть поставит его в необходимость объявить себя за них или за нее» (XIII, 94). Взятые в кавычки слова принадлежат Вяземскому. Что это – проницательность? Или весною 1824 г., когда Вяземский писал их в своем известном письме к Пушкину, все это уже было ясно и в Петербурге?
Александр I – Воронцову
Письмо к Александру I было декларацией преданности, а Петербургу, в условиях нараставшей политической нестабильности на Юге России, нужны были действия. В этом убеждает, между прочим, ответный рескрипт Александра I от 2 мая 1824 г.:
«Граф Михайло Семенович!
Я имею сведение, что в Одессу стекаются из разных мест и в особенности из Польских губерний и даже из военнослужащих без позволения своего начальства многие такие лица, кои с намерением или по своему легкомыслию занимаются лишь одними неосновательными и противными толками, могущими иметь на слабые умы вредное влияние <…> Будучи уверен в усердии и попечительности Вашей о благе общем, я не сомневаюсь, что Вы обратите на сей предмет особенное свое внимание и примете строгие меры, дабы подобные беспорядки <…> не могли иметь места в столь важном торговом городе, какова Одесса <…> Пребываю в прочем к вам благосклонный, Александр»[97].
Но рескрипт появится позже, когда Царь простит Воронцова. А для этого Воронцову придется потратить еще немало пота и чернил, чтобы доказать свою способность действовать в угодном ему, Императору, направлении. Одним из важнейших доказательств – наглядной, так сказать, демонстрацией умения Воронцова угадывать монаршую волю – и было поведение Воронцова в отношении Пушкина, включавшее в себя хорошо разрекламированное перед Петербургом нежелание «иметь его» у себя в Одессе.
Одесса пушкинской поры
Воронцов – К. Нессельроде
Немногим более трех недель отделяют письма Воронцова, написанные в начале марта, т. е. к Киселеву, к Александру I, от следующего его обращения в Петербург по поводу Пушкина: на сей раз к министру иностранных дел графу К. В. Нессельроде. Три недели – а точнее 23 дня – слишком ничтожный срок, чтобы успел прийти ответ от Киселева. И дело здесь не в почте – почта из Одессы в Петербург поспевала за 9–10 дней, – а в том, что Киселеву было пока что не о чем писать. Он находился в Петербурге со 2 марта, но аудиенцию у Царя получил лишь 19 апреля.
Значит, Воронцов писал в Петербург, не дожидаясь ответа на вопросы, поставленные в письмах к Киселеву и к Императору. Откуда такое нетерпение? Какие события заставляли его торопиться? Или к тому времени он все же получил какие-то известия из Петербурга, заставившие его взяться за перо?
Обратимся, однако, к самому документу. Он датирован 28 марта 1824 г.
«Граф! Вашему сиятельству известны причины, по которым не столь давно молодой Пушкин был отослан с письмом от графа Каподистрия к генералу Инзову. Когда я приехал сюда, генерал Инзов представил его в мое распоряжение, и с тех пор он живет в Одессе, где находился еще до моего приезда, в то время как генерал Инзов был в Кишиневе. Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо; напротив, он, кажется, стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственные интересы молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина – честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нем вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало (Лорда Байрона). Это обстоятельство удаляет его от основательного изучения великих классических поэтов, которые имели бы хорошее влияние на его талант, в чем ему нельзя отказать, и сделало бы из него со временем замечательного писателя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});