Читать интересную книгу Май без императора - Николай Буянов

— Здравствуйте, наш узкоглазый господин. Тучны ли ваши стада, метко ли бьет охотничий лук? Не болеют ли чумкой ваши ездовые собаки?

— Прибыли? — спросил Дамир, не дрогнув ни единой лицевой мышцей. — Заходите. Сейчас вас устроят, а потом я покажу фронт работ.

На мраморной голове льва, украшавшего собой парадную лестницу, по-простецки свернувшись клубочком, дремал кот. Почувствовав приближение процессии, он открыл глаза и широко зевнул, обнажив розовую пасть. Егор почесал зверю шейку — тот выгнулся грациозной дугой и благодарно заурчал.

— Здорово, Маркиз, — Ромка тоже протянул руку, однако кот надменно фыркнул, спрыгнул с львиной головы и сгинул куда-то: посчитал, видимо, что чужак должен сперва заслужить право касаться его голубой шкурки.

— Почему Маркиз? — поинтересовался Егор.

Роман слегка растерялся.

— Почему?.. Не знаю. Всех котов зовут Маркизами.

— Этого зовут Кессон.

— Правда? — Роман хмыкнул. — Кессон — это производное от «кессонной болезни»?

Подумал и с некоторой завистью добавил:

— Я гляжу, ты тут совсем стал своим. Даже домашняя скотина признает. Чуть руки не лижет.

Егор с сомнением покачал головой. Черта с два в этом особняке можно стать своим: легче добиться, чтобы тебя приняли как равного в Британском Королевском охотничьем клубе или на Большом Курултае азиатских кочевых племен.

Дурные мысли, в отличие от всех прочих, в голове не мелькают — они останавливаются там надолго, как поезд на конечной станции. Иные успевают заржаветь, прорасти травой и стать неотъемлемой частью пейзажа. И потихоньку, незаметно для своего владельца, разъедают мозг — такое с Егором уже случалось когда-то, в первое время по возвращении из госпиталя. Поначалу вроде бы спасала водка — точнее, не спасала, но выполняла функцию местной анестезии.

Теперь была работа. Впрочем, тоже не лечившая, а лишь отвлекавшая. Егора с Романом поселили в том же домике для гостей, в котором они оформляли интерьер. Одна комната на первом этаже оказалась отремонтированной и вполне пригодной для проживания. Это было очень удобно: встали, позавтракали (кухарка бальзаковского возраста, запавшая на Ромкину бороду и угольно-черные ресницы, доставляла приятелям вкуснейшую жареную картошечку с салом прямо «на дом»), оделись в джинсовые комбинезоны, вышли в коридор — и оказались прямиком на рабочем месте. Егор напряг фантазию, подчитал кое-какие журналы и выдал на-гора дизайн-проект внутренней отделки гостевого домика в стиле «гламур»: драпировка бархатом бордовых тонов, массивные кресла из каталогов одной западноевропейской фирмы, и, в противовес некоторой тяжеловесности — маленькие серебряные статуэтки на каминной полочке. Роман, как и положено «шустрому мальчику», исправно смешивал краски, двигал стремянку, размывал следы старой побелки, резал ткань и бегал за пивом в местный супермаркет.

Юлий поинтересовался ходом работ лишь дважды: когда Егор принес на подпись эскизы (Цезарь глянул на них мельком, оторвавшись от прочих бумаг, и прикрыв ладонью телефонную трубку, кивнул и поставил снизу витиеватую подпись) и когда попросил разрешение заказать мебель.

— Заказывай, — на ходу распорядился Юлий. — Чек потом отдашь Дамиру.

Кроме Машеньки, самого хозяина и прислуги, в поле зрения Егора мелькали и иные персонажи, симпатичные и не очень, но в общем и целом любопытные. Чаще других к Юлию приезжал на крутом «Вольвешнике» худой и слегка сутулый тип с обширной плешью, старательно прикрытой семитскими черными волосами. Семитского типа звали Рудик Изельман. Всегда отутюженный, накрахмаленный, в черном костюме за полторы «штуки» баксов, он напоминал хорошо раскрученного гробовщика. С Егором он поздоровался единственный раз, при первой встрече, после чего навсегда потерял к нему интерес.

О том, что господин Изельман до недавнего времени был импресарио одного знаменитого на весь мир скрипача, Егор узнал от охранника Всеволода Ерофеича. Тот, прослышав о Егоровом подвиге по спасению хозяйки из лап террористов, проникся к нему неподдельным уважением и по вечерам, освободившись от дежурства, стал зазывать на кухню, где хозяйничали две милые женщины: Элеонора Львовна — высокая, полногрудая, усердно молодящаяся дама в возрасте «слегка за пятьдесят», и тихая, как мышка-полевка, Екатерина Николаевна.

В один из таких вечеров у них зашел разговор о Рудике Изельмане. Необязательный, ленивый, когда все иные темы (политика, шансы нашей сборной на чемпионате мира по футболу и цены на любимый Ерофеичем портвейн) были исчерпаны.

— Скользкий тип, — прокомментировал Ерофеич, отправив в рот ломтик сыра. — Этакая рыба-прилипала — явление распространенное, тут и говорить не о чем. Но вот история с его скрипачом… Владислав Виндзоров — не приходилось слышать? Бешеный талант, лауреат международных конкурсов и прочая…

— И что с ним случилось? — поинтересовался Егор.

— Прошлым летом — кажется, в июне, Рудик повез его во Францию, на гастроли. А когда ехали обратно — уже после Москвы (они сначала летели самолетом из Парижа в Москву, а уж оттуда — поездом до родных осин…), скрипач исчез. Вышел в вагон-ресторан и не вернулся. Милиция весь состав обшарила сверху донизу и местность вдоль железнодорожного полотна…

— Ничего не нашли?

— Футляр от скрипки. В лесочке, в полукилометре от станции «Солнечная» — там поезд стоит три минуты. Мне Володька, приятель мой, рассказывал, будто на футляре были следы крови… Мы с ним, с приятелем то есть, вместе когда-то служили в линейном отделе.

— А дорогая была скрипка? — спросил Егор.

— Да уж не за тридцатник купленная в универмаге.

— Так, может, из-за нее…

— Может, и из-за нее, — не стал спорить Ерофеич. — К остальному багажу грабители не притронулись, взяли только скрипку… Скрипку забрали, а футляр выбросили, вот что странно.

— Значит, розыск ничего не дал?

Ерофеич развел руками.

— Нет трупа — нет преступления. Хозяин, помнится, даже деньги ментам совал (немалые, кстати), чтобы искали получше.

— И что?

Ерофеич хмыкнул.

— Взяли, не подавились. Да что толку.

Солнце медленно опускалось за кромку леса — тускло-оранжевое и надменное, точно шар Монгольфье. Егор встал правым боком к «крепостной стене», огораживающей особняк — так, чтобы в «кадр» попал закат над озером и некое незавершенное строительство на противоположном берегу, и раскрыл привезенный с собой этюдник.

Строительство выглядело живописно: этакие серовато-желтые каменные зубцы (туф, определил Егор), которые при известном воображении можно было принять за старинную крепость.

Сзади хрупнула ветка. Егор обернулся, подумав вначале, что это Ромка Заялов вернулся в неурочный час (тот познакомился на днях с учительницей-разведенкой из поселковой школы и возвращался от нее лишь под утро, играя блудливой улыбкой на лице и аккуратными синячками в вырезе пиратской тельняшки). Однако это оказалась Мария. На ней были черные джинсы и голубой джемпер — этот простенький наряд ей удивительно шел. Она посмотрела на этюдник, перевела взгляд на Егорову клетчатую ковбойку и спросила:

— Тебе не холодно?

— Я привык, — буркнул Егор. И глупо спросил: — Почему ты одна?

— Юлий в городе по делам… Еще не вернулся.

— А Дамир… Разве он тебя отпускает?

— Он тоже в городе. И потом — что значит «отпускает»? Я не пленница.

— Знаю, ты хозяйка, — усмехнулся Егор, отчего-то досадуя на себя.

Она помолчала, глядя на озеро, потом, почувствовав, видимо, Егорово настроение, тихо произнесла:

— Юлий, в сущности, хороший человек. Только очень несчастный… Можно иметь красивый дом, собственную торговую компанию, летать на Канары в выходные — и быть таким вот… Несчастным и одиноким. Жутко одиноким, не по-человечески.

— Значит, ты его пожалела? — резко спросил он. — Я думал, ты его любишь.

Машенька зябко повела плечом.

— Любовь бывает разная, — медленно проговорила она. — Бывает любовь-восхищение… Или любовь-благодарность — если человек сделал для тебя что-то очень большое и важное. Бывает любовь-жалость — если мужчина слабый и несчастный. Это не самое плохое чувство.

— А… просто любовь? — спросил Егор внезапно севшим голосом.

— Просто любовь… — Машенька сделала паузу. — Это если любишь человека, который для тебя даже не самый лучший — просто единственный.

Ажурная беседка на том берегу утратила буйство предзакатных красок и стала целиком фиолетовой — цвета сосновых крон в вышине, цвета ракиты у кромки воды, цвета самой воды…

Цвета Машенькиных волос, струящихся вдоль спины — Егор, не удержав искушения, протянул руку, чтобы дотронуться до них, и вдруг Маша испуганно вскрикнула. Чуть справа, возле каменного забора, под чьей-то ногой хрустнула ветка, и нечто темное, стремительное, бесформенное (так показалось) в мгновение ока пронеслось меж деревьев.