Читать интересную книгу Вечная полночь - Джерри Стал

И первые две или примерно две с половиной минуты все нормально. Неприятно, но нормально. Будто ты заперт в одной комнате с торкнутым кислотой Норманом Винсентом Пиком. Пока вдруг неожиданно, как летняя гроза, величественная сущность не дергается вперед, стискивая ручки кресла. Мне кажется, у меня сердечный приступ! Удар! Затем он валится живым пушечным ядром со своего любимого сиденья в мою сторону, кладет мясистые лапы на мои плечи и склоняет ко мне свою щекастую сияющую рожу.

— Мы не знали! — восклицает он. — Мы не знали!

И в глазах у него проступают, как я вижу, крохотные слезинки. «Нам так больно! Мы не можем продолжать! Так больно, простите нас, что мы не чувствуем… Мы не можем… Дух не хочет проводить опыт в настоящий момент».

С этим словами он отшатывается, приземляет свою сплюснутую задницу обратно на гостиничный стул и грустно улыбается: «Мы видим темные краски. Мы видим тяжелую, жесткую негативность! Мы видим… Нам стоит сказать? Мы видим, что у вас дырка в ауре!»

Темные краски я бы еще стерпел. Негативность составляла мой хлеб с маслом. Но дырка в ауре? Как жизнь приготовит тебя к такой новости? Я встал и со страхом смотрел, как облаченный в костюм с галстуком медиум повернулся к Джэчу, успевшему принять свой обычный вид Простого Парня. До меня дошло, что всезнающая сущность меня отвергла. О чем это вам говорит?

— Странно, — вот все, что сумел сказать Джэч мягким голосом, когда окончательно вернулся в реальность. Он уставился на меня в ожидании объяснения только что произошедшего. Он, очевидно, ментально отсутствовал, когда небесный посланник забуксовал. — Очень странно.

— Мне… очень приятно! — пролепетал я. К чему суетиться и объяснять? А что, если он позвонит в «Плейбой»? А что, если он им скажет? Что их чувак, потенциальный псих, берет интервью у телепатов? Член БМА — «Будущие масоны Америки»? Остаток рабочего дня я старался поддерживать свое крайне обдолбанное состояние и тихо-мирно брать интервью у мозговых захватчиков.

Разумеется, потребовалось время, чтобы отойти от моей экскурсии в «Марриот», но я сделал один вывод. Мои дни в компании извращенцев подошли к концу. Космос меня записал. Пора выходить из холода. В считанные, в космическом понимании, секунды, я бросился на Фэйрфэкс в свой наркопритон, и жизнь потащила меня в совершенно противоположный мир. В самое сердце общественных приличий. Мир Нормальных Белых Людей. Мир страхов яппи. Мир, где все надели власяницы от L.L. Bean, где в ближайшем будущем есть всем известное и любимое «тридцать с чем-то».

Благодаря еще одной женщине, я сумел воспользоваться своим первоначальным вороватым прорывом в телекормушку и попасть в самое солидное заведение — Агентство Творческих Работников. Именно так, АТР. Возможно, Майк Овиц не выскакивает каждое утро из койки, приговаривая: «Пожалуй, я полагаю, что сегодня бы проспонсировал Джерри Стала на наркоту!» Но герр Майк или, по крайней мере, армия под его командованием в общем и целом этим и занимались.

Стив Стикерс оказался постоянно мигающим ангелоподобным чувачком, представлявшим, среди прочих, Джину Уэндкос. Мы с Джиной встречались давным-давно. В первый год халтуры в «Плейбое» я летал назад в Манхэттен писать про какую-то низкопробную бульварщину. Жил я, как всякий честный хипстер, в «Отеле Челси». И в один прекрасный день, когда я, спеша по делам, пересекал Двадцать Шестую и Шестую, мне случилось поднять глаза и встретиться с неправдоподобно голубыми зрачками этой миниатюрной бисексуальной красавицы за рулем громадной коричневой легковушки. Спустя десять минут мы уже бились о стены ее комнаты на верхнем этаже. Это произошло, давайте вздохнем и подытожим, в конце семидесятых, когда можно было перейти от обмена взглядами к сотрясанию стен одним взмахом ресниц.

Д.У. поднялась до драматурга, и по классическому сценарию погибла, превратившись из царицы манхэттеновского перфоманса в королеву телемейнстрима в Голливуде, куда талантливые артисты приезжают отожраться и умереть. В считанные секунды она стала жить в доме, размером с Тадж-Махал, и ныть насчет «этого чертова джакузи!» Но это я не по теме.

У Джины, чтобы долго не мусолить неинтересные детали, хватило величия, чтобы посулить немеренные гонорары сотрудникам агентства, и они взяли такого долбоеба, как я.

Вот как я очутился на оттоманке, вперив взор на ангельский костюм по имени Стив Стикерс и отвечая на вопросы о моем «видении себя в индустрии». Разумеется, у меня отсутствовало видение себя в индустрии. Но наркотики и апатия помогли мне изобразить, что оно есть.

Они привыкли к людям, готовым продать родную бабушку, лишь бы попасть в комедийный сериал. Персонажам, которые всю жизнь проводят, изгаляясь в сценариях специфики «Джейк и Жиртрест». Я был совершенно из другой оперы. Я представлял собой чокнутого журналиста, обормота, пишущего специфическую порнуху, кто всегда одевается в черное и произносит странные сентенции, регулярно наведывается к Джине, а в настоящий момент живет с телеадминистратором. Все это вместе и вдобавок очки, заработанные на «Альфе»! Я позиционировался, короче, как тот самый наиболее любимый продукт сферы развлечений восьмидесятых: безопасный уровень, «мрачный» парень, который пусть после небольшого промывания мозгов, но свою работу обязательно выполнит.

Нет реальных плюсов, как ясно любому здравомыслящему человеку, когда добиваешься успеха в том, что вызывает у тебя отвращение. Но к тому моменту система, заложенная мной еще в часовне Бёрбэнка, выстроилась окончательно. Я подписал контракт с сумасшедшей телебандой из АТР в стиле вербующегося на флот упившегося пивом семнадцатилетнего парня. Ужравшись до невменяемости, он ставит крестик на прерывистой линии, а потом очухивается в Форте Беннинг. В моем случае, вместо учебного военного лагеря я поплыл в Мир Телевидения, отправился в самое сердце темной страны малых экранов.

Так и получилось. Извращенный карьерный шаг раздулся до кошмара занятости в штате. Ко времени ухода неверным шагом из «Альфа» необходимость разобраться с практикой иглоукалывания перевесила все страхи по поводу скрытой в ней опасности.

А что еще хуже, мой гватемальский дилер Дита успела адски пристраститься к крэку. По этой причине ее прежняя надежность превратилась во что-то несуразное. В один прекрасный день я стучусь к ней в дверь, обнаруживаю ее уже открытой, протискиваюсь и нахожу ее лежащей на животе, наполовину застрявшей под кроватью и сжимающей в руках то, что я сначала принял за швабру, а на самом деле оказалось стволом дробовика.

— Эта Роза, — завопила она при виде меня, — настоящая блядь! Она прячется под койкой с Карлосом, лендлордом. Вот maracon! Знаю, они ебутся по ночам, думая, что я сплю и не слышу. Я чувствую жар их кожи… Ха! Они видят меня и выпрыгивают в окно.

Я стал комментировать: окно на противоположной стороне комнаты наглухо закрыто, а под кроватью едва ли поместится кто-нибудь крупнее ребенка.

Как только я это произнес, она с ворчанием приподнялась, залезла обратно на постель, и я увидел ее глаза. Нескрываемое безумие. Я застыл на месте, беспомощный, а она уселась на кровати и закачалась: «Уг-гу… уг-гу». Ее причудливый сценарий прокручивался снова и снова за глазными яблоками.

Невзирая на гнев, улыбающийся оскал бешенства, в руках ее неземное спокойствие, когда она втискивает два пальца в передний карман своих старых джинсов — никогда не видел ее в чем-то кроме мужских левайсов — и выуживает комочек жестяной фольги. Она продолжает бормотать, разворачивая его. Раздвигает блестящие складки и вынимает из-под них белый, как мел, камешек.

Я как раз делал материал о крематориях и, заглянув в ящик с кремированным телом, был шокирован, увидев вместо праха маленькие, напоминающие мел, белые комки, каждый не больше сустава пальца… Ничем не отличающиеся, как я сейчас думаю, от двадцатидолларового камешка, который Дита сжимала своей полной смуглой рукой.

И я молчу. Просто присаживаюсь, а она вынимает трубку из кармана джинсов. Вталкивает комочек в почерневший медный «Chore Boy», сплющенный на конце. (Все крэковые торчки мира тянут свои камешки через треснувший змеевик. Эта промышленность получает миллионы долларов, и возможно гиганты наверху, обналичивающие чеки, полагают, что вся прибыль идет от реализации кухонных комбайнов. Единственная печь, которую чистят, это гетто…)

Но сейчас трубка в ее руке, искривленная улыбка. «Ублюдок! — шипит она. — Блядь!»

Она прекращает бормотать ровно на столько, чтобы выпустить шестидюймовое пламя из перламутровой зажигалки Bic, по три штуки за доллар. Я вздрагиваю, когда факел опаляет ей волосы: «Осторожно… Боже мой!» Но она не слышит. Она вышла за пределы слышимости.

Дита носит свои черные локоны в стиле «мухоловка», косое крыло возвышается аркой надо лбом в манере, модной среди мексиканских леди прошлых времен, «аутентичных» ресторанных официанток и вновь прибывших латинок, выжимающих из манго сок в Пико-Юнионе. Я вдыхаю запах горящих фолликул. Вижу один-единственный темный ожог и обугленную завитушку. Дита получает прямое попадание, не реагирует. Закрывает глаза. Открывает их, и, какой ужас, обнаруживаются одни лишь белки, мутный полумесяц карих радужек немножко проглядывает сверху. Она машет трубкой в мою сторону прежде, чем разразиться потоком кашля и брани. Мне этого не нужно. Меньше всего нужно. Но она настолько не в себе! Я принимаю ее единственно с целью убедиться, что дробовик остается там, где она его положила, бросив на подушку своей аккуратно застеленной одноместной кровати. Не знаю, настоящий ли он: ни разу не видел ружья для оленей. Мне просто хочется затариться злоебучим блядским героином. Но сейчас я вступил в приватное отделение ада и не могу выбраться.