Читать интересную книгу Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

Я вышел из «Нивы, бережно прикрыв легкую дверцу. Рядом, вокруг меня сутулились крутыми железными спинами тяжкие немые на сером бетоне громады. Как будто все они ждали меня, прикосновенья к себе ко всем этим дверцам, рулям и сиденьям. Чтобы кто-нибудь послушал, как бьются, рокочут сильные живые моторы. Кто-нибудь...

Автомобильный кран ухватил сам себя могучей стрелой, как мамонт хоботом, не в силах приподнять, оторвать себя от бетона и вынести на землю, на волю, на простор, где можно выпрямить железные плечи, повернуться и пойти...

Алый пожарник, с пригнутой к спине лестницей, припав на левый спущенный баллон, звал меня к себе, вот-вот готовый ахнуть, сиреной закричать, зареветь от обиды, если я не подкачаю большую шину...

С ясностью, колющей как беда, представилось мне вдруг, что зеленый мох покроет бетон, и зеленая трава медленно пробьется через него, спутает ноги машин, оплетет падающей пылью рыжий металл, замасленные ребра двигателей, кожу сидений, стеклянные зрачки фар... А мы сами тогда будем ходить, очевидно, в звериной шкуре...

Я смахнул наваждение, отыскал среди машин коренастый автопогрузчик и, будто извиняясь, похлопал работягу по плечу.

Серо-зеленый крепыш, этакий бегунок-перевертыш. У него лицо на затылке, фары поблескивают и смотрят в обратную сторону, совсем не туда, где у него капот. В колесах таится решительная тугая походка. Своя манера, свой облик, не похожий на других. Машины, как люди, все разные. Как я, как она...

Если в каждом из нас миллионы прадедушек и прабабушек, и ведет к нам от всех одна единственная ниточка, что прервись эта ниточка хоть однажды за многие тысячи лет, не было бы ни ее, ни меня, а был бы кто-нибудь иной. Так и к машине ведет одна ниточка от миллиона живых умов, открытий, поисков и закрытий, от, колеса, проводочка и краски до электричества и бензина. Такая связь времен. И все это не может пойти прахом, не может, как сам человек на земле...

– Ну, мужик, начнем, пожалуй, – снова похлопал я серо-зеленый бок и влез в кабину.

Совсем другой незнакомый тонус у машины. Руль – кажется, непроворотный, приборы не приборы, а насупленные хитрые гляделки, проверяющие того, кто сел перед ними.

Потрогал, осмотрел, подергал все, что мог, и начал. Мотор, ожил у меня минуты через две. Машина рванулась так, что я поспешил надавить на тормоз, и руки стали влажными, как на первом экзамене в ГАИ.

Мне стало казаться: крепыш пойдет не вперед, не в обратную сторону, даже не боком, а левым углом, наискосок. Такая диковина. Или он хочет подпрыгнуть вместе со мной, ковылять, подскакивая по бетону. Все же мы с ним очутились на улице, хотя на это понадобилось мне сорок минут. И мы едва не сбили с ног нашу симпатичную хозяйку. В удивлении стояла перед нами женщина в зеленом садовом халате.

– Господи, – перевела она дыхание. – Что происходит? Я подумала, приехали...

– Небольшая тренировка.

– Ты умеешь?

– Пробую.

Не решился тут же пояснить ей мою причуду, не смог.

– Он как живой. Бычок упрямый, – сказал я.

– Напугал.

– Прости великодушно. Хотел испытать незнакомую тачку.

– Посмотрю, как ты поедешь, посмеюсь.

– Ой, не скоро...

* * *

Мы гуляем иногда по нашей обетованной лесной поляне, ходим вокруг оставленных фундаментов, по краю леса, мимо спокойных стволов, никогда не переступая границу леса. Таким кажется он до сих пор необъятным, недобрым в этой своей бесконечности, окружающей нас, надменным, как любое неизмеримое расстояние, которое нет сил преодолеть.

Нельзя не дивиться воздуху, разлитому над поляной до краев, до самых верхушек, до иглистых верхушек леса, до маленькой белой тучки, всюду, под каждым стебельком волнами. Кажется, шагни в нее, шевельни траву, и забулькает он, густой ощутимый воздух, потечет, побежит, мелькая сиреневыми бликами цветов. Дышать – не надышаться.

Не работает ветряк, и поэтому тихо вокруг до смятения, до желания крикнуть, чтобы нам отозвалось эхо. Несоединимая со всеми этими кирпичными стенами, фундаментами, штабелями тишина. Так незаметно переходит она в лесной шорох. И, может быть, невольно боясь тишины, устав от нее, мы стремимся к вечному лесу, пугающему нас.

Мы бродим вокруг маленьких засеянных полей, делянок, участков, не знаю, как их назвать. Гречиха веет сухим добрым теплом. Необычайно цветет картошка, и смешными кажутся вдруг слова: не подарить ли тебе скромный букет картошки?...

От крана по земле тянется шланг: поливаю понемногу через день. И думаю вдруг: не забыть осенью выключить воду и шланг унести, чтобы не лопнул от мороза... И холодно мне становится от этой мысли изнывающе холодно.

Зачем это нужно? Какое мне дело? Другие выключат. Придут, прилетят, выключат. А я буду не здесь, далеко. Я буду не здесь... Но въедливый голос тянет свое: не забыть выключить к морозу... Да какое мне дело? Пусть катится прахом... Не я виноват, не я бросил.

Не я. Но кто же?

* * *

Прогулка наша кончается в столовой на колесах. Вагончик больше не пахнет папиросным дымом. Он дурманяще пахнет кофе. Пол, окна, столики, стулья, кажется, потолок и сами стены вымыты ею до сияния, до бликов на стекле, на черном пластике. Девушки на картинках тоже выглядят умытыми, свежими, кофейными.

На столике в хорошем стекле букет.

Она мелет зерна кофе, сыплет ароматный порошок в медные колдовские баклажки, заваривает кипятком на плите, выдерживает магическую минуту и разливает в тонкие фарфоровые чашки, взятые нами, злоумышленниками, с казенного склада. Нежные, флюиды кофе сливаются вперемежку с настоем луговой травы, тишины, воздуха, наполняя сердце теплом и видимостью покоя.

– Прилететь бы сюда не случайно, по собственной воле, ни о чем не беспокоясь, век не улетела бы, – говорит она. – Совсем немного надо... Нет покоя, ничего не радует.

– Это где же немного? Тут немного? Бар один чего стоит. Названия только не хватает.

– Как ты прозаичен. В городе я бы тебя не заметила.

– Я тоже.

– Грубиян...

– Хорошее название: кафе «Грубиян»... Или кабачок «У кедра». Лесной шалман «Кому пышки, кому шишки»... Трактир у поляны «Приют утешения...».

– Чем тебя утешить?

– Коньяк будем?

– Не хочется...

– Хозяева пили часто.

– Хозяева... Мне кажется, они все время с нами. Привыкнуть не могу. Без конца оглядываюсь. То вдруг сами по себе начинают брызгалки булькать, фонтанчики. Словно их за моей спиной включили, отключили. То вентиляция дует и сама же перестает. Хожу и вздрагиваю. Шорох, жужжанье, плеск. Или привидения работают, или :кто прячется, надо мной смеется. Включит, выключит... Посмотрел бы ты, как подвязаны ветки, оттянуты, притянуты, как забинтованы стволики. Перевязал кто-то, забинтовал и отошел только что... А я не знаю, снимать бинты или нет. Зачем они там, насколько... Под каждым табличка, название, возраст. Ягодники на проволоках. Ни один лист земли не касается... Делянки с медицинскими травками. Понемногу, но есть валериана, шалфей, мята, подорожник. И все это под крышей оберегается. Череда, зверобой, пустырник. Синюзен какая-то и чабрец, если не ошибаюсь. Наперстянка и чистотел. Есть еще девясил... А что значит левзея? Кому нужен алтен?... У меня бабушка травница была. В доме под Вологдой все подклети мохнатились от пучков. А я таких названий что-то не помню.

– Чай тоже, говорят, лечит, и простой одуванчик... Махни рукой.

– Жалко.

– Ну да?

– Все некрепкое, маленькое, живое.

* * *

Третий день у меня тренировка, усмирение автопогрузчика.

Подъемник запускается буквально мановением пальца, но соединить его движения с движением самой машины сразу не удается. Мое желание – попасть грузовой площадкой в щель между деревянным поддоном и землей. Попасть аккуратно, точно, вдвинуть его туда и остановить машину так, чтобы не стукнуть поддон-подставку, на которой уложена в ровной кладке добрая сотня кирпичей.

Несколько раз боднул кирпичную кладку так, что поддон скрежетал по земле. Не будь на кирпичах деревянной обвязки, они бы разлетелись у меня грудой. Машина поддала их, но я ничего не мог с этим поделать.

Вхолостую все получалось. Подкат к условной точке, опусканий площадки, движение с воображаемым грузом. Как только доходило до весомого кирпича – машина взбрыкивала, не желая подчиняться.

* * *

Подолгу разглядываю чертежи недостроенного дома, не решаясь пока четко и ясно записать в дневнике, для чего мне это нужно.

* * *

Проверил инкубатор. Кажется, никаких цыплят у нас не будет. Он работает, но все яйца, по-моему, неживые. Ничего не бьется, не шевелится. На всякий случай надо ходить сюда каждый день, чтобы не проворонить писклявые голодные комочки, белые, желтые... Как белку в лесу, хотел оберечь их от моей злой руки.

– Лучше бы я из них «Монако» испекла с ягодами. Вот увидишь, ничего не выйдет. Яйца лежалые, – говорит она тоном большого знатока садово-сельского хозяйства. Прав у нее на это много, потому что к обеду на столе была у нас прохладная от свежести хрусткая зелень: салат, укроп, огурчики, похожие на крохотные кактусы, влажная морковка величиной с мизинец. И все к великолепному крестьянскому супу из тушенки, лука и свежей капусты с картофелем. За которыми последовали необыкновенные макароны, спагетти финские с тертым сыром. И компот из банки, что не делает его менее вкусным, чем любой другой.