За ужином завязывается беседа. Иван Георгиевич предаётся воспоминаниям о Москве, мечтательно рассказывает о своей квартирке с окнами, выходящими в парк ЦДКА, о жене, о дочке. Этот домосед и семьянин выбит из колеи непривычной обстановкой экспедиции. И все же он работает, и работает хо – рошо; мы с интересом рассматриваем узор горизонталей на сделанной им карте ледника Бивачного. Его съёмка уже заполнила ряд мёртвых пространств, пропущенных в 1928 году Финстервальдером.
Шиянов устанавливает свой шустёр и незаметно в нём исчезает.
Он мне зачем-то нужен, и я не могу его найти. Я спрашиваю Каплана, не знает ли он, где Шиянов.
– Он, кажется, уже в своём штуцере, – острит Каплан.
Весь следующий день мы проводим в подгорном лагере: надо дать отдых лошадям. Три из них расковались и не могут идти дальше.
Волков с утра уходит на работу. Красноармейцы грузят на себя треногу, линейку, приборы, и вся группа скрывается за валом морены.
Мы остаёмся одни. Принимаем солнечные ванны на поросшем травой склоне горы, моемся в озере, разбираем вещи.
Лошади, наслаждаясь отдыхом, катаются по земле, поднимая облака пыли. Федька солидно стоит в стороне, пощипывает скудную траву и с пренебрежением поглядывает на своих расшалившихся собратьев.
Повар Усумбай печёт на кизяке лепёшки. Этот очень худой человек поразительно похож на оперного Мефистофеля. Но на его «дьявольском» лице играет добродушная улыбка.
Процедура изготовления лепёшек не очень аппетитна: Усумбай то месит тесто, то подкидывает кизяк под казан. Полуготовые лепёшки он ставит «доходить» прямо на навоз.
Все это однако не мешает нам уплетать горячие лепёшки за обе щеки.
На другое утро мы трогаемся в путь. Мы пересекаем поперёк ледник Бивачный и выходим к устью ледника Сталина.
Наконец-то кончается морена. Ледник Сталина вливается в ледник Бивачный грядой сераков. Эти острые белоснежные ледяные пирамиды напоминают ряды зубов в ощеренной пасти гигантской щуки. Между сераками – лабиринт глубоких трещин. Тропа идёт правым берегом ледника. Прямо против нас – розовая стена пика Реввоенсовета. Мы минуем её, проникаем все дальше в грозный мир горных великанов. Слева в ледник Сталина вливается ледник Ворошилова. Слияние двух ледников, двух круто ниспадающих гряд сераков – грандиозно.
Ледопады живут. Бурные ручьи пробивают себе путь между сераками, низвергаются водопадами. Глыбы льда и большие камни с грохотом летят вниз, к подножью ледопадов, к их краям.
Тропа зигзагами поднимается на осыпь по борту глетчера. Камни и галька ползут вниз под копытами лошадей. Измученные лошади берут подъем рывками: несколько быстрых, судорожных шагов и – остановка.
Одна лошадь срывается. Она скользит по осыпи, пытаясь удержаться. Она скользит все быстрее, перевёртывается на спину. Вьюки летят под гору, и за ними катится по склону лошадь.
Высота склона – около 100 метров. Лошадь тяжело шлёпается у подножья ледопада. Мы уверены, что она разбилась насмерть.
Караванщики спускаются, к ней. К нашему удивлению, лошадь поднимает голову, ошалело осматривается. Потом она встаёт на ноги. Караванщики выводят её на тропу и снова спускаются за вьюком.
Лошадь стоит спокойно, потом – начинает щипать траву. Мы удивлены хорошим аппетитом животного, только что едва не разбившегося насмерть.
– Чисто нервное, – говорит Шиянов.
Мы идём дальше. Тропа то поднимается вверх, то спускается вниз. На спусках мы отчаянно ругаемся: нам жалко «терять высоту». Мы знаем, что ледниковый лагерь расположен на 4 600 метров, и хотим скорее достигнуть его уровня.
Наконец караванщики указывают куда-то вперёд, к противоположному краю ледника. Там, под осыпью, покрывающей склон пика Орджоникидзе, мы видим следы горного обвала – нагромождение свалившихся сверху скал.
– Большой камень, большой камень, – говорит один из караванщиков, показывая рукой, – там лагерь. Скоро придём.
Мы и сами знаем, что скоро придём, так как идти дальше, в сущности, некуда: мы – в тупике, вероятно, одном из самых грандиозных тупиков на земном шаре.
Прямо перед нами —.выше и мощнее всех окружающих его вершин – встаёт гигантским массивом фирна и льда пик Сталина. Его снежный шатёр чётко вырисовывается на синеве неба. Холодно сверкают фирновые поля, залитые лучами солнца.
Чернеет отвесная полоса восточного ребра, и из мульды вытекает широкий ледник. Снежная стена, расчерченная следами лавин, отходит от пика Сталина влево и соединяет его массив с пиком Молотова. Между двумя вершинами – большой цирк, заполненный отлогим ледником. Другая стена, скалистая, светлосерая, с узором снеговых прожилок, идёт от пика Сталина вправо к пику Орджоникидзе.
Мир впереди нас непреодолимо замкнут. Из карт мы знаем, что за этим рубежом вершин и скалистых стен – цветущие долины Дарваза, стремительные потоки Муксу, Хингоу и Ванча, рощи грецких орехов и фисташек. Но рубеж недоступен и непреодолим.
Мы углубляемся в сераки, в море ледяных Пирамид. Мы рубим ступени, втаскиваем лошадей на крутые отвесы, осторожно придерживая за хвост, спускаем их вниз. Лошади скользят, снова поднимаются. Падает наконец и осторожный Федька. Он лежит на снегу и мрачно смотрит на нас.
«Куда завели, дьяволы! – говорит его взгляд. – Разве же это дорога для лошадей?»
Федьку развьючивают. Но он продолжает лежать, выгадывая секунды отдыха. И только когда Позыр-хан совершенно недвусмысленно берётся за камчу, Федька, не торопясь, встаёт.
Дорога размечена маленькими турами, в каждый тур заложен листок красной маркировочной бумаги со стрелкой, указывающей направление. Мы идём по серакам час, другой. Обвал у склона Орджоникидзе, где расположен наш лагерь, все так же близок, или так же далёк, как и два часа тому назад, когда караванщики указали его нам. Это проклятые памирские «концы» путей! Как они обманчивы и утомительны!
Наконец сераки окончены. Ещё последний подъем, ещё десяток метров по боковой морене, и мы – в ледниковом лагере. Несколько палаток разбросано между скалами. У большого камня – примусы и походные кухоньки. Высота – 4600 метров, почти высота Монблана.
Нас встречают приветственными криками. Гетье, Гущин, Абалаков, Цак и Маслов обступают нас, жмут руки.
У Гетье, Гущина и Абалакова пальцы забинтованы марлей. В одной из палаток сидит бледный бородатый человек, укутанный в свитер и полушубок. Мы знакомимся. Это – Гок Харлампиев, простудившийся при поисках тела Николаева и заболевший воспалением лёгких, болезнью, почти всегда смертельной на такой высоте. Несколько дней товарищи опасались за жизнь Гока. Но спортивный закал и внимательный уход доктора Маслова сделали своё дело: кризис миновал благополучно.