власовки, не чета нам!» Чуть до драки не дошло.
Тем временем Полина Васильевна, обойдя палатку терца, уже шагала к подвесному мосту через полноводную Драу. И она надела свою любимую поплиновую тираску бежевого цвета с белыми оборками, выходную юбку зелёного шёлка, но покрылась — тёмной косынкой. Бездомная тоска точила не только душу, но и старила. За последнюю неделю она заметно похудела, ссутулилась. Напрочь седыми стали волосы... Ковыляя сзади, Тихон Маркяныч посматривал на неё с неуёмным беспокойством. Не дай бог сляжет или ещё что, — куда ему, старцу, деваться?
Полина Васильевна сторожко переходила шаткий мост, придерживаясь рукой за канат. На середине моста она почему-то остановилась, с нахмуренным лицом глянула вниз, — под ней клокотала, перекипая водоворотами, бешеная река, замутнённая талыми водами вершин. Даже на двадцатиметровой высоте её шум закладывал уши, холодил тело влажноватый воздух. И Тихон Маркяныч крепко прижал рукой фуражку, боясь, что её унесёт в лихомётные буруны...
Уже алело над горами. Нарождался просторный день. Богомольцы сходились к дощатому помосту, на котором стояли престол и жертвенник, и чернели рясы войсковых священников. Паства поминутно росла! Шли стар и млад — жёны офицеров, старики и подростки, многодетные казачьи семьи, любопытствующие «остовки», гражданский люд, приютившийся в лагере. Подоспели — для охраны молебна — казаки и рота юнкеров.
Шагановы протолкались к походному аналою, взволнованные досель невиданным многолюдством. На лагерном плацу уже было несколько тысяч казачьих изгоев, а народу всё прибывало. Приглушённый гул голосов разом стих, когда на помост взобрался чернобородый, величественный отец Владимир. Первые лучи солнышка, алым гребнем показавшегося из-за гор, озарили войсковые иконы в окладах, знамёна и высокий лес красно-золотистых хоругвей с ликами Спасителя и Богоматери.
— Мир-ром Го-осподу помо-олимся-я... — нажимая на низы, громкоголосо воспел священник, встав перед иконостасом и крестясь.
И тысячи православных осенили себя, молясь и зорко следя за пастырем, с неуёмным трепетом ловя его слова...
А утро уже во всю ширь открывало живописную долину среди гор, унося туман и кроя росой глянцевитые листья деревьев. Откуда-то из-за лагерной ограды парусил тополиный пух. И эта дивная пороша в начале лета многим напомнила далёкие снега родины, скитания, безвозвратно утраченное... С каждым молитвенным восклицанием коленопреклонённые, взывая к Господней помощи, ощущали в своих душах прилив сил и благоверия. Истово молились и Шагановы, изредка поглядывая друг на друга. И никогда прежде не видела Полина Васильевна свёкра таким просветлённо-отрешённым, тихим...
Но вдруг голос священника, расплескивающийся над людским морем, заглушил рёв автоколонны. Тревога тенью пробежала по тысячам лиц. И в открытые ворота лагеря вкатились джипы, танкетки, тяжёлые английские грузовики с парусиновыми будками. Они уже приезжали сюда, забирая офицеров!
Толпа смятенно качнулась!
Казаки и юнкера, взявшись за руки, взяли молящийся люд в оцепление.
Из машин и танкеток споро высаживались мощные шотландцы с резиновыми дубинками, палками, у многих в руках поблескивали карабины с примкнутыми штыками.
Молебен продолжался.
Командир английских солдат, длиннолицый верзила, расположил пулемётчиков с двух сторон. Затем, тыкая пальцем, отсчитал несколько рядов молящихся, повернулся к подчинённым и отдал приказ! Они бросились на толпу, занося дубинки...
Между тем литургия подходила к концу, и отец Владимир принялся причащать. Пригубить из чаши вина успело человек пять, когда донеслись первые исступлённые крики. Клир у помоста заволновался. Подоспевший войсковой священник отец Василий, отлучавшийся в Лиенц отправлять телеграмму Папе Римскому, наскоро употребил Святые Дары и обернул чашу в плат. И едва духовенство сошло с помоста, как людское сонмище заколыхалось. Дети, посаженные отцами на плечи, видели с высоты и рассказывали, что солдаты бьют «наших» палками и волокут к грузовикам.
— Уби-иваю-ют! — донеслись вопли с разных концов площади.
Крайние ряды, спасаясь, отпрянули назад. Толпа, будто сорвавшийся наскальный камень, неостановимо двинулась, круша лагерную ограду, на подгорный луг. Пулемётчики — для острастки — дали поверх голов очереди. Полина Васильевна, схватившись за свёкра двумя руками, удержала его и сама устояла на ногах. Но тут же их швырнуло в сторону, повлекло, потащило к деревянному помосту. Он спас их, не позволил толпе опрокинуть.
Ряды, отделяющие Шагановых от солдат, быстро редели. Уже стали проступать тела людей, распростёртых на бетоне. Поблизости от помоста лежал, по-птичьи подвернув голову, мальчишка лет десяти, подплывший кровью. На него, истоптанного сотнями ног, невыносимо было смотреть. Тихон Маркяныч поднял хоругвь на свежеструганой жердине, источающей ядрёный ясеневый дух. Шеренга чужеземцев, отбивая богомольцев, лупила дубинками напропалую. Дикие крики, горячка расправы неуклонно приближались.
Понимая, что оторваться от солдат невозможно, Полина Васильевна схватила в руки растоптанную икону. К ней подбежал веснушчатый шотландец с жёсткими рыжими завитками волос. В злом запале он схватил казачку за воротник тираски, потащил к грузовику. Ахнув, Тихон Маркяныч бросился следом. Догнал и во всю силу рубанул его древком. Удар пришёлся по шее — супостат, обмякнув, остановился. Полина Васильевна кинулась в толпу, но её перехватил другой солдат, носком ботинка сбил на землю...
Объятый гневом, с безумно одичалыми глазами, бывший старший урядник опять поспешил на выручку. Снова вскинул древко, метясь в обидчика невестки. Но чернокудрый солдатик с оскаленным ртом налетел сбоку. Мелькнувший штык, с хряском разрубив рёбра, глубоко вошёл в немощное тело старика. Тихон Маркяныч рванулся, роняя хоругвь, обратил к убийце скорбно застывшее лицо. Солдатик, дрожа, попытался выдернуть штык. Но он не подался, увязнув меж костей. К ужасу молоденького шотландца, этот седобородый казак, грозно хрипя, пошёл на него, заставив отступать, пятиться, пока не рухнул...
Превозмогая боль в спине, Полина Васильевна протиснулась к заднему борту грузовика, где легче дышалось. Несмолкаемые причитания и плач арестованных оглушили! С той минуты, как на глазах погиб свёкор, не покидало её всепоглощающее чувство отчаяния! Солдат, заподозрив что-то, отгоняя вглубь кузова, ударил Полину Васильевну по щеке. Но она не повиновалась, только пригнула седую голову. Принять позор тюрьмы — это было страшней смерти...
Перед большим мостом грузовик замедлил ход.
Открылось русло Драу. Донёсся шум воды. Колёса зашелестели по деревянному настилу. Показался берег, бурлящая поверхность реки... Сильно оттолкнув растерявшегося охранника, — точно большая непокорная птица, Полина Васильевна выбросилась за борт...
10
О том, что происходит в городе и его окрестностях, узнавал Павел от своего хозяина, благочестивого, пунктуального чиновника налоговой инспекции, толстяка Вилли и его жены-хлопотуньи. Они, несмотря на строгий запрет оккупационного командования, укрывали семью казачьего офицера.
Вести были страшные: из лагеря Пеггец ежедневно вывозили репатриантов; началась полная эвакуация, отправка эшелонами в сталинскую Россию и казачьих полков; по свидетельству очевидцев, огромное количество казаков и офицеров корпуса фон