Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Снова зашумела шляхта, обсуждая предложение, поступившее от шляхтича, который уселся на место и стал что-то горячо обговаривать со своими соседями. Владислав поднялся на ноги и поднял руку, призывая собравшихся снова замолчать, позволить ему произнести то, что задумал.

— Вы многие знаете меня с малолетства. Многие были здесь, в этой зале, не раз и не раз притом на поветовых судах, что я сидел подле отца и принимал участие в них. Разве тогда мои решения были не по нраву вам? Разве тогда я творил несправедливость? — шляхта снова зашепталась, закивала, признавая правоту его слов. — Что изменилось, панове? Я тот же, что и раньше был. Тот же, панове! В моей голове тот же ум, а в груди то же сердце!

— То же да не то, пан Владислав! — возразил ему пан Меклецкий. — Не то сердце твое, раз разум застит. Я поддерживаю пана — Шибкевича в подкомории. Время рассудит все споры.

— Мы ясно видели, что пан не может ясно думать, пока ему мешает сердце. А человек, что суд вершить должен, ясный разум иметь обязан, — добавил сосед пана Меклецкого, выпуская изо рта чубук, ткнув им куда-то в сторону, словно показывая на причину подобного тумана перед глазами Владислава. — Когда говорит разум, сердце должно молчать. Дозволь тебе такой совет дать со своих прожитых лет. Ты поймешь эту истину со временем, вот это время нам и нужно ныне. Не обессудь.

Не все шляхтичи поддерживали решения своих соседей по съезду. Многие предпочитали голосовать по обычаю, не желая прерывать давнюю традицию, по-прежнему видя в потомке Заславских того, кто способен вершить суд в повете по справедливости. Некоторые не желали идти на поводу у большинства, не желали принимать противоположную сторону — кто из трусости перед статусом Владислава, кто из уважения к нему самому, а кто из уважения к его крови и гербу.

Но были и те, кто явно показывал, что не игнорирование королевских указов, повышение сборов или недоверие к Владиславу толкали их на то, чтобы отдать голос его противнику, который уже давно не выезжал из своей вотчины, прикованный к постели, и явно дышал на ладан.

— Голосуете по обычаям? — перепросил один из шляхтичей, молодой, с густыми усами цвета пшеницы, прищуривая глаз. — А разве по обычаю то, что задумал пан Заславский? Что вы молчите, панове, о том, что гложет души ваши, о чем так яростно спорите за кубком? Я готов служить тебе, пан ординат. Но как скажите на милость, сможет служить мой сын, сын шляхтича потомственного, твоему будущему сыну от брака с московиткой, которого никто в землях Литвы и Польши не назовет шляхтичем? Шляхтич не должен в вассалах у нешляхтича ходить! Позор то! Позор то для рода моего! Оттого и голос мой за пана Шибкевича! Время рассудит, кто прав!

Владислав вскочил на ноги, сжимая пальцы правой руки в кулак так сильно, что побелели костяшки. Но тут же его остановил дядя, придержав за локоть.

— Никто не казнит за истину, Владусь, — прошептал он. — Ты и сам бы сказал то же самое, будучи на месте пана, признай то.

В итоге с перевесом в несколько голосов поветовым подкоморием был избран пан Шибкевич, неспособный даже выслушать дело, не то, что решить его. Шляхта открыто показала свое недовольство поступками пана ордината — не впервые, но так больно ударила по Заславскому, сидящему в кресле ордината.

Владислав наблюдал, как расходится шляхта, кланяясь ему или кивая в зависимости от положения и статуса в Литве, но ничего не говорил никому из тех, кто либо уезжал сразу же в свои земли, либо оставался в Замке еще на пару дней, пользуясь гостеприимством хозяина. Он видел по их глазам, что они довольны исходом голосования, что они полагают, будто загнали его в угол, что смогут навязать свою волю, решая его судьбу. Но никто из них не знал, что Владислав еще найдет способ повернуть все в свою сторону. Золотом или силой, но он сделает то. Он хозяин этих земель! Его воля и только его!

А потом, когда зал опустел, пришло жестокое осознание. Впервые за столько лет со времени существования этой должности в повете ее будет занимать не Заславский. Пусть и ненадолго, дай Бог на год, но все-таки не их рода подкоморий ныне будет в повете. Впервые! Как видно, ныне ворочаются в своих могилах его отец, дед и другие предки, что поверить не могут в происходящее в мире земном. Как только могло то случиться…?!

Холод, сковавший руки и ноги, что уже с трудом слушались шляхтича, вдруг отрезвил Владислава, заставил забыть о тягостных мыслях, в поисках тепла развернуть дрожащего валаха в сторону Замка, где его встретила обеспокоенная Магда с покрасневшим от слез лицом.

— Мальчик мой, Владусь! Что творишь ты, дурань?! — она дернула его за волосы, запорошенные белой крупой, стряхнула быстро с жупана снег. — Иди к себе, там лохань уже поставили с водой горячей. Сейчас прикажу вина тебе горячего с травами подать, чтоб горячку не подхватил.

— Где панна, Магдзя? — спросил Владислав, и та замерла на миг на месте. Что ж это творится? Даже на миг не может об этой панне забыть! Разве ж дело то для мужика так по бабе сохнуть?

— Не видала я ее. Как со двора ушла, так и не видала, — отрезала Магда, недовольно поджимая губы. Ей нравилась панна — красивая, хозяйственная, та споро вела бы дом и двор, да только не пара она Владусю. Увез бы он ее куда да навещал бы, как многие делают то шляхтичи и — прости Господи! — ксендзы некоторые. Так нет же! Видать, московитке нужен статус пани ординации, не меньше.

Ксения сама нашла Владислава в его покоях, куда тот заглянул по настоянию Магды переменить мокрую одежду. Он взяла из рук служанки полотно и сама стала вытирать черные пряди шляхтича, вытряхивая из них еще не растаявшие маленькие льдинки. Он поймал ее ладонь, притянул к своим губам, довольный ее лаской, ее заботой. Она лишь улыбнулась в ответ уголками губ, а потом выпростала руку из его пальцев. «Позволь я послужу тебе», — прошептала тихо.

Ксения не ушла даже, когда уже была наполнена горячей водой большая деревянная лохань, несмотря на возмущенные взгляды Магды.

— Я вдовица, уже не первой юности. Да и делать вид ныне, что мы только беседы ведем, не пристало, — объяснила она удивленному Владиславу. Тот покорился, ему больше нравилось, что по его телу скользят руки Ксении, а не одной из служанок Замка, обтирая его тряпицей, чтобы согреть порядком замерзшее на холоде тело. — Да и хочу я того… быть подле тебя. Каждый миг…

От этого тихого шепота сжались сердца у обоих. Ведь оба ныне осознавали, насколько невозможно то, насколько трудно будет для них удержаться рядом друг с другом. Оттого и молчали долгое время, слушая только треск поленьев в камине да тихий плеск воды, когда Ксения отжимала горячую воду, проливая ее из тряпицы на его кожу.

— Я должен буду уехать следующего дня, — проговорил Владислав, устало закрывая глаза, откидываясь назад, на стенку лохани. Ласковые руки Ксении и горячая вода сделали свое дело — расслабили его мышцы настолько, что резко вдруг бросило в дрему, потяжелели веки. — Мне надо с законником повидаться. Возможно, для того и Вильно придется ехать. Это значит, только к концу студзеня {1} вернусь. Но не позже, слово даю. Подождешь?

— Подожду, разве могу иначе? — проговорила Ксения. Она заметила, что он уже почти засыпает в лохани, поднялась на ноги и взяла широкое полотно, чтобы вытереть насухо его тело, убирая капли воды, что побежали по коже тонкими ручейками. Она проводила руками по его плечам, груди, животу, в который раз любуясь его широкоплечей фигурой, как тогда, на берегу пруда в Московии. Аккуратно касалась его шрамов, побелевших со временем, почти сравнявшихся цветом с кожей, но все еще заметных. А потом, помогая ему натянуть широкую рубаху, не смогла удержаться и коснулась легко кончиками пальцев маленького шрама на подбородке.

— Как память обо мне, — улыбнулась Ксения, трогая эту тонкую полоску, будто ямочку, притаившуюся на подбородке. Владислав ничего не ответил, потянул в постель, укладывая ее с собой, не желая сейчас расставаться с ней. Он настолько вымотался и физически, и морально за эти дни, что уснул, как только его голова коснулась подушки. А вот Ксения еще долго лежала, наблюдая за ним, словно карауля его сон. Ничто не могло отвлечь ее ныне от его лица, даже шум, который устроили хлопы, что убирали комнату и, не удержав тяжелую лохань, ударили ту об пол с глухим стуком.