— Ты, красная сволочь, лучше уноси с нашего участка ноги, пока цел!
— А то что?
— Уходи с нашего участка — и все!
— Ах ты гидра! Если я узнаю, что ты запугиваешь других, отговариваешь вступать в комсомол, морду набью!
— А кто ты такой меня пугать? Подумаешь! Герр комсомолец!
— Иди ты к черту! Таких контрреволюционеров, как ты, к стенке! В расход! И вот что… ты тоже на нашем участке не показывайся! Пожалеешь!
Юра ушёл, весь дрожа от ярости и негодования. Коля очень жалел, что они не взяли с собой револьверов. Увидел бы Франц пистолеты, не болтал бы так. А он еще насмехается.
На стенах домов появилась целая серия приказов, объявлений. Одни были отпечатаны в типографии, например об амнистии тем врангелевским солдатам и офицерам, кто выйдет из леса и сдаст оружие. Другие просто написаны чернилами. Были приказы о реквизиции земельных участков, о сдаче оружия, сдаче золота, регистрации бывших белых офицеров, о трудповинности.
В тот же день Юра сходил в Судак, чтобы поговорить о комсомоле со знакомыми девочками и хлопцами. Степу он застал дома. Тот, конечно, здорово обрадовался и потребовал:
— Сразу записывай меня и Фемистокла, сына рыбака Христофора…
Мать Степы не дала ему закончить.
— Никаких комсомолов! И так дебоширит и плохо учится! — заявила она.
— Я твоего разрешения не спрашиваю.
— А я не позволяю. Вот возьму ремень…
Такого афронта Юра не ожидал. Они побежали к отцу Степана. Тот сказал:
— Записывайся. Учись помогать людям и себя образовывай.
Тетка Раи заплакала.
— Ну зачем, я вас спрашиваю, на нашу голову такая напасть. Разве нам мало погромов?
— Белые не вернутся! — уверил ее Юра.
— Я научусь сама защищаться, буду стрелять, — заявила Рая.
Али и Манас тоже записались. А потом мать Манаса догнала Юру на улице, ухватила за ворот рубахи и заявила:
— Не отпущу, пока не вычеркнешь. Манас в бога верует и в церковном хоре поет. Не бери греха на душу.
Юра вычеркнул, чтобы она не волновалась, а потом записал опять.
Из других семерых, записавшихся в городе, трое тоже попросили потом их вычеркнуть, родители не позволяют.
Тем временем перед новоиспеченными комсомольцами возникали все новые и новые трудности. Стало известно, что священник ходит по домам и советует прихожанам «уберечь юные души от скверны неверия».
Можно ли записывать в комсомол немцев? Коля говорил, что все немцы были за «Шварценмергебите», за присоединение Крыма к Германии, следовательно, нельзя.
— Нет, не все! — сказал Юра. — И татары тоже разные. У них тоже классы. Даже если отец против, то при чем здесь сын?
Записали Вилли, сына зубного врача. Хороший парень. Не любил беляков.
И снова споры: все ли должны быть в военном отряде — ЧОН?
Юра отправился к Шуре Сандетову.
— На кой нам черт те, кто боится и не умеет стрелять или очень мал ростом! Таким я не дам винтовок! — объявил Шура. — Скоро приедет военный комиссар, начнем военное обучение.
— Мы сами начнем учиться стрелять. Завтра же! — объявил Юра. — Вот список на выдачу винтовок.
— Ладно. Но винтовок на дом не брать! После учения с песнями маршируйте сюда, здесь винтовки сдадите. Но раньше учебной стрельбы проведи занятия по материальной части. И чтобы все винтовки были вычищены!
Прибежал Али. Рассказал, что четверо хороших хлопцев-татар в Таракташе записались.
— Нас уже пятеро. Еще трое хотят. Но ни одна татарская девчонка и слышать не хочет о комсомоле.
3
Вечером Юра пришел в Особый отдел. Любителя перепелов звали Сергей Иванович.
— Обстановка сложная! — объяснил тот. — Сейчас Крым вроде ноева ковчега. Только в ноевом ковчеге было семь пар чистых и семь пар нечистых. А в Крыму этих «нечистых» полным-полно. Все бегуны от революции сгрудились здесь. И разобраться, кто из них активный враг, замаскированный под чужим именем, кто затаился до поры до времени, кто просто перепуганный мещанин, совсем не просто. Товарищ Ленин на днях сказал в одной из своих речей: «Сейчас в Крыму триста тысяч буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам». Впрочем, я не зря пожил в Феодосии и Судаке при врангелевцах… Ты уже знаешь, что в горах укрылись белогвардейцы, не успевшие драпануть за море. Они грабят по дорогам, налетают на окрестные села, убивают коммунистов и советских работников. Некоторые из них сдались, другие будут сдаваться по объявленной амнистии. Голод не тетка. Да и зима на носу. Но сейчас кое-кто из крымских буржуев подкармливает бандитов, информирует о положении, укрывает. Против белобандитов уже действуют наши партизаны, знающие горы.
— А белый десант возможен?
— Не думаю. Разве только попытаются эвакуировать кое-кого… Зевать сейчас нельзя. Мы создали чрезвычайный отряд особого назначения — ЧООН, куда войдут коммунисты и старшие возрастом комсомольцы. Если ты и твои друзья увидите или узнаете что-либо тревожное и важное, сразу же сообщите мне.
— Вот, — сказал Юра, — список.
Сергей Иванович внимательно прочитал список, потом положил бумажку на стол и спросил:
— Что значит приписка «контрреволюционер»? Что ты имеешь в виду?
— Не хочет записываться в комсомол. Посадить надо.
Сергей Иванович громко расхохотался, а потом нахмурился.
— Не нравится мне это, Юра, очень не нравится. Ты не сумел убедить, сагитировать и называешь подростков контрреволюционерами. Если посадить одного-двух за то, что они не хотят в комсомол идти, то завтра же к тебе придут десятки трусов, шкурников, обывателей просто из боязни. Комсомол — это союз убежденной молодежи, а не согнанной под страхом. А ты знаешь, что такое арестовать человека? Ты ведь сам был в контрразведке. А с легким сердцем составляешь список: арестовать! Да кто ты такой, чтобы распоряжаться судьбой людей?
— Так они же…
— Они просто политически неграмотные юнцы. Твое дело — пропагандировать, просвещать. Белогвардейцы задурили им голову. Действуй убеждением, поступком, заслуживающим подражания, но не такими жандармскими методами. Это никуда не годится… Мы не врангелевцы.
— Вы же сами…
— Я говорил о вооруженных бандах и недобитых врангелевцах, о политических врагах — деятелях буржуазных партий, о спекулянтах и агентах Антанты. А ты пока еще горе-политик! По-твоему, значит, надо всю молодежь, что не в комсомоле, арестовать?
Юра покраснел так, что даже его уши стали пунцовыми. «Дурак, трижды дурак!» — ругал он себя за злосчастный список.
А Сергей Иванович продолжал: